Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

Обед тем не менее случился рыбный, – точнее, главным блюдом оказалась рыба (после того, как все похлебали холодного свекольника), которую Айша подала в глиняных продолговатых мисках еще скворчащей сквозь сметанный припуск. Горка осторожно поковырял тушку вилкой, посмотрел на отца – карп? Мать часто тушила карпа в сметане, и у Горки были проблемы с рыбьими костями, то и дело занозами заседали в глотке. «Да нет», – с сомнением ответил отец, а Айша пояснила: «кумжа, наша, каспийская, совсем не костлявая, угощайтесь!» Название им ничего не сказало, но рыба была такая нежная, такая вкусная, что Горка и думать забыл о костях и не сумел отказаться, когда Айша предложила съесть еще одну. Ну, они не такие уж и большие были, эти рыбы, примерно с отцову ладонь, так что Горка за милую душу умял и добавку.

После обеда стали собираться, в пять надо было уже быть на вокзале, и тут Сергей с Айшей их огорошили, да так, что отец с Горкой потеряли дар речи.

Сначала досталось отцу. Улучив момент, когда тот перестал возиться с чемоданом и пристроился за столом покурить, Сергей нырнул в дом и вышел на веранду, неся на руках – точь-в-точь как когда полотенце подавал к отцову умыванию – что-то блестяще-черное, вроде плаща.

– Вот, Прохор Семенович, – торжественно начал Сергей, – у нас на Кавказе лучшему другу, – он сбился, крутнул головой, – в общем, прими бурку от души! Свидимся не свидимся, а у меня от тебя вечная память будет, а у тебя пусть от меня.

– Сережа, – протянула Айша с укоризной, но и со смехом, – ну что ты говоришь!

– Да я не в том смысле, – спохватился Сергей, – мы еще повоюем, повоюем, вот – просто!

Отец тем временем приложил бурку к груди, посмотрел на Горку – как, мол, – и Горка увидел, что его глаза повлажнели. Но он тут же собрался, обнял друга, и они расцеловались.

Потом Сергей обернулся к Горке, оценивающе окинул его взглядом и сказал нарочито строго:

– Завидно стало? Думаешь, все только отцу? Нет, брат, и ты джигитом будешь!

Айша с улыбкой подала мужу еще что-то похожее на плащ, тоже черное, только на белой подкладке и с рукавами, Сергей накинул одеяние на Горкины плечи, и Горка сообразил, что это точно такой наряд, как у молодых горцев на базаре, – черкеска! С газырями! Теперь уже Горка гордо глянул на отца, тот улыбнулся, показав большой палец, а Айша, сняв с Горки черкеску, подала ему белоснежную рубашку.

– Вот это, – сказала, – надо под нее надевать, это от меня.

Горка стоял растерянный, растроганный и не знал, что делать, – не обнимать же Айшу!

Она сама его обняла, притиснула к себе, поцеловала в щеку и шепнула: «Расти, мальчик! Пусть все у тебя будет хорошо!»

Простились скомканно, смущенные друг другом. Сергей проводил их на вокзал, они сели в поезд и уехали в ночь, в Москву.

Поезд, в котором они ехали в столицу Родины, оказался пахучим и неторопливым. У них был купейный вагон, но в вагон-ресторан надо было проходить в том числе и через плацкартные, в которых кучно сидели и вповалку лежали разные мужчины, женщины и дети – и от всех них пахло по́том, луком, волглой одеждой, чем-то еще да так сильно, что в первый раз Горка инстинктивно зажал нос и чуть не побежал по коридору. А в их вагоне почти не пахло, точнее – пахло вкусно: углем от титана в конце вагона, пряным парфюмом от женщины, почти постоянно стоявшей у окна, возле своего купе, кожей портупей и сапог военных, куривших и галдевших в тамбуре, и, соответственно, табачным дымом. Но и мочой попахивало, однако, – из туалета, хотя там был примерно такой же металлический унитаз, как и на их пароходе, исправно все смывавший.

К запахам Горка притерпелся довольно быстро, а вот то, что поезд останавливался едва ли не на каждом полустанке, к исходу первых суток поездки начало его злить. Но других пассажиров это, на удивление, скорее радовало: не успевал состав затормозить, как гроздья людей принимались ссыпаться с подножек к стоявшим рядами на перроне торговкам и запасаться фруктами, пирожками и всякой другой снедью, а на относительно солидных станциях – еще и кипятком из здоровенных титанов. Тут дешево все, пояснил отец, поближе к Москве такого уже не будет, вот они и… Но про кипяток объяснить не мог: в каждом вагоне же стояли титаны – чего с чайниками по перронам прыгать?

Он попробовал узнать это у попутчиков по купе – супружеской пары примерно отцова возраста, может, чуть помоложе, но они отмолчались. Они вообще всю дорогу молчали. Единственное, что удалось узнать отцу, что у них сын учится где-то в Москве («в нефтчи институт», – сказал мужчина) и что-то там с ним случилось. «Нехороший люд попал», – добавила женщина. Видно было, что им трудно подыскивать русские слова и что они удручены, не очень, возможно, понимая, чем и как они могут сыну помочь. Но ехали.

В первый вечер в дороге они, поев лепешек с чаем, улеглись спать, хотя не было еще и восьми, – она на верхней полке, он внизу, а утром, когда Горка продрал глаза на своей верхней полке, мужчина сидел у окна, время от времени трогая седую щетину на щеках и о чем-то раздумывая, а женщина по-прежнему спала. То есть не спала, это как-то было видно, а просто лежала, отвернувшись к стенке. Так они, эта пара, и провели почти двое суток.

Отец, кстати, тоже почти всю дорогу пролежал, иногда впадая в дремоту, а после выходя на перекур; вагон хоть и болтало иногда с железным скрежетом, а все же мерный перестук колес по стыкам убаюкивал, это Горка даже по себе почувствовал. За все время пути у них случился всего один разговор (не то что на пароходе!) – в первый обед в вагоне-ресторане: Горка заметил, как внимательно отец изучает меню, и вспомнил про деньги, про «прорву» денег, о которой сокрушалась мама.

– Пап, – тихо спросил он, – у нас… хватает денег?

– А? – переспросил отец, отрываясь от меню. – Ты о чем?

– Ну… – замялся Горка (он боялся обидеть отца, но и не спросить не мог), – вот такси, там ресторан, тут ресторан, билеты, подарки…

Отец внимательно посмотрел на него, усмехнулся:

– Деньги, конечно, счет любят, хорошо, что понимаешь, ну, так я и считаю, – не дрейфь, все в порядке.

Горка кивнул, но тем не менее заказал что подешевле – сосиски с картофельным