Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

какого-то дворца и пела Марика Рёкк, любовница то ли Гитлера, то ли Геббельса, как говорили просвещенные взрослые, понижая голос. Следом – черно-белый советский «Баллада о солдате», где все было щемяще грустно, а потом опять цветной, американский, «Любимец Нью-Орлеана», с голосистым Марио Ланца (Горка просто влюбился в этого весельчака и пытался повторять его рулады, вгоняя в ступор мать). И, неизвестно почему, сразу два фильма о гордых и свободолюбивых молдаванах и гуцулах – «Атаман Кодр» (с захватившей Горкино воображение сценой, когда возлюбленная героя по кусочку отрезала ему на пыжи свои златые кудри, а он стрелял в супостатов и стрелял, ни разу не промахнувшись) и «Олекса Довбуш», где роскошные виды Карпат затмевали героя, тоже, впрочем, стрелявшего без промаха.

Народ кино любил, в кинотеатрах были аншлаги, так что не каждый день можно было попасть на сеанс и за деньги, особенно на вечерний, в семь часов, когда в фойе «Мира» перед началом фильма выступал местный джаз-банд или, чаще, миловидная средних лет пианистка, слабым, но приятным голосом напевавшая про фонарики и сирень в саду.

Идиллия в «Мире» нарушилась лишь однажды, однако весьма зловещим образом: после последнего сеанса, девятичасового, в кинозале на заднем ряду обнаружили зарезанного мужчину. Город тут же оказался опутанным слухами: шептались, что мужчину зарезали не за что-то, а просто потому, что возникла банда, в которой урки играли в карты «на билеты», и проигравший должен был убить человека, оказавшегося на определенном этой лотереей месте, а иначе убили бы его самого. Так это было или нет, никто никому не объяснил (Бари, например, в ответ на Горкин вопрос сказал только: «шайтан его знает»), но на какое-то время поток желающих насладиться главным для советских людей из искусств заметно ослаб.

А Горка… Горка почувствовал странное, темное волнение: он оказался причастен вот к такому месту, где по розыгрышу могут зарезать любого человека, а может, и его самого, если выпадет. Или он отобьется? Горка рисовал в воображении одну картину за другой, представляя, как к нему в темном зале подбирается бандит с финкой в руке и как он вскакивает и вышибает у него эту финку, свет вспыхивает, и все смотрят на Горку и аплодируют, а бандита вяжут и увозят в воронке. Иногда, ночами, он чувствовал, что не отбился и нож пронзил ему сердце (свет все равно зажегся, и все смотрели все равно на Горку, только вздыхали и плакали), но такие сюжетные линии он старался от себя отогнать.

Новые друзья

Аура тем не менее возникла, и Горка ничуть не удивился, когда однажды к нему подкатили на великах два пацана его лет (Горка как раз оттирал очередного атамана Кодр) и один из них в упор спросил:

– Работаешь тут? А не ссышь, что зарежут?

Горка присмотрелся – не из блатных? По виду выходило, что нет. Спросивший был чистенько одетый светловолосый мальчишка с насмешливыми голубыми глазами, второй – смуглый и черноволосый, с узкими щелочками глаз – был облачен в черные шаровары и рубашку, туго перетянутую матерчатым пояском, и походил на муравья… Нормальные пацаны.

– Нет, – сказал Горка, – не ссу.

– А я бы зассал, – уважительно сказал блондин, завоевывая Горкино сердце.

– Ага, – сказал второй, проехался вокруг колонки и вдруг, тормозя, как бы подбил пятками под сиденье, и велик – раз! – и встал на переднее колесо.

Горка разинул рот, а «муравей», побалансировав, спешился и протянул Горке узкую ладошку:

– Гусман. То есть Генка.

– А я Равиль, – сообщил блондин, и нечего тут сказать. – А ты?

– Я Горка, – ответил Горка и насторожился.

Но они не засмеялись, ничего не стали придумывать, а просто попросили рассказать, с чем тут Горка мудохается, как выразился Равиль.

Горка смысл слова понял не очень, но почувствовал, что с этими пацанами можно сдружиться.

На следующий день Горка поехал в кинотеатр на велике. Вообще-то, от его дома до «Мира» он и пешком добегал за двадцать минут и «Орленок», подаренный отцом на Горкино восьмилетие, не очень ему нравился, – тяжелый был, черт, и тугой на ходу, замучаешься педали жать, но они с Равилем и Гусманом договорились показать друг другу, какие у них в Бугульме любимые места, и тут уж без велика было не обойтись, конечно.

Пацаны подъехали, как и накануне, когда Горка тер на колонке очередную афишу, и, увидев их, Горка засмеялся в голос: оба вооружились щетками и были полны, кажется, решимости показать, как на самом деле делаются дела. Сцена один в один была как в «Томе Сойере» с той только разницей, что тут не надо было красить забор и Горке не пришлось хитрить, чтобы переложить свою работу на других.

– Чё ты ржешь? – спросил Равиль, отодвигая Горку от холста. – дай-ка я тебе покажу, как надо.

И они с Гусманом в четыре руки оттерли афишу за считаные минуты, даже не особо изгваздавшись.

Бари изрядно удивился скорости, с которой Горка управился с работой, но, увидев его спутников, рассмеялся и только махнул рукой: «айда, малайлар, гуляй давай!» И, присмотревшись, спросил Равиля и Гусмана:

– Сез татарлар, малайлар?

Они дружно кивнули, Бари тоже кивнул и, обращаясь почему-то к Горке, сказал свое любимое:

– Биг якши!

– Ну, якши так якши, – усмехнулся Равиль, и они покатили на водоем.

Горка слышал о нем, – о том, что кому-то из начальства пришла в голову мысль заполнить водой песчано-глиняный карьер на окраине Бугульмы, как раз возле СУ-2, этот карьер и разработавшего, но смысла ездить к черту на кулички, чтобы искупаться, когда у тебя рядом с домом отличный пруд, а строго говоря – три, целый каскад… Но пацаны расхвалили, и он решил посмотреть.

Водоем оказался довольно большим эллипсовидным озером, метров триста, наверное, в длину и вполовину меньше в ширину. Он открылся внезапно, едва пацаны преодолели небольшой подъем, прыгая на кое-как уложенных бетонных плитах, означавших дорогу, – большой, плоский и пустой. Солнце клонилось к закату, но зацепиться его лучам было не за что, вокруг водоема была бурая пустошь; лишь присмотревшись, Горка заметил на одном берегу пару отдельно торчавших в песке кустиков. Зато тут была прыжковая вышка, трехъярусная! И было довольно много народу, хотя была суббота и рабочий день еще не закончился. Это было удивительно.

Выбрав местечко на берегу, пацаны повалили велики, разделись и пошли в воду: Равиль – впереди, по-хозяйски, поднимая волну, Гусман и Горка – следом, ощупывая ногами дно. Дно оказалось не илистым, вход – пологим, вода – как парное молоко, и