На червленом поле - Мария Воробьи

в них много гордыни и мало благочестия. Слова, написанные мной, иногда приобретают издевательскую интонацию. Иногда капли стекают с моего пера и превращаются в мерзкие рожи.

Но это меня не тревожит.

Тревожит меня другое.

Я заметила – ох, и сложно это было! – что слова изменили смысл. Я не люблю читать свои старые записи, но, когда я увидела, что происходит с моим дневником, я поняла, что нужно прочесть все с самого начала. Читала, обливаясь по́том стыда, и некоторое время потратила на борьбу с этим стыдом. Но потом я стала замечать, что некоторые слова стоят там, где они не должны стоять.

Слова лживы.

Их следует опасаться.

С этих пор я планирую писать только простые слова, потому что, хоть поэты этого и не понимают, у простых слов больше достоинства.

Как это вам объяснить? Ну, представьте, что я пишу «сухая вода» или «мокрый огонь», причем не как о какой-то философии или идее, а буквально обозначаю то, чего нет. Эти слова написаны моей рукой, в этом я уверена. Значит, объяснение может быть только одно: в какой-то момент слова поменяли свое значение.

Это пугает. Кажется, что если даже слова поменяли свое значение, то есть ли вообще в мире что-то неизменное? Мысль о том, что все подвержено изменению, приносит непокой. Как жить в мире, где все изменчиво и ты сам изменчив тоже?

Чтобы привязать слова на нитку, насадить на булавку, я велела прислать мне книгу, полную слов, объясняющих слова. Долго я не могла найти такую книгу, а после мне прислали целых две: одну из Флоренции (ее я листала в перчатках, потому что само дыхание Медичи могло быть ядовитым и остаться на книге), а другую из Венеции, которая, как мы знаем, живет в будущем, потому что слишком много вод омывают ее.

Но слова в них не совпали. Один словарь говорил одно, а другой – другое.

Тогда я захлопнула их и вернулась к своему дневнику.

В итоге я нашла точку изменения: там был чистый лист. Слова до него изменились. Слова после него остались прежними.

Что-то случилось со мной в тот день, что-то случилось с миром.

Что-то случилось в тот день, что состав слов изменился.

Часть 2. Принцесса Салерно и герцог Валентино

Глава 22, в которой заключаются два похожих брака

Тем временем в Неаполе ситуация изменилась: после того как чума убила половину оставшегося французского гарнизона, король Неаполя отвоевал – или, скорее, без особых боев, забрал обратно свое королевство.

Переговоры о том, чтобы женить Джоффре на Санче, дополнились теперь мыслью выдать замуж Лукрецию за Альфонсо, такого же внебрачного сына короля. Но переговоры шли с большими задержками, и в какой-то момент Лукреция пришла к отцу, чтобы обсудить это подробнее.

– В чем же теперь причина промедления? – спросила она. – Почему они сперва хотели заключить союз, а потом передумали? Почему они засомневались?

Лицо у отца было скучающим, незаинтересованным, и смотрел он куда-то в сторону, словно хотел показать, что аудиенция окончена. И тут Лукреция поняла:

– Это из-за слухов? Тех слухов, что пустил Джованни Сфорца?

Тут отец перевел взгляд на нее:

– Да. Не беспокойся, мои дипломаты уговорят короля, уверят его в твоей добродетели.

Лукреция хмыкнула, но Александр продолжил:

– Мы вышлем твой портрет, писанный Вазари, и твоя красота, приданое, а также то, что слухи эти – всего лишь уязвленное самолюбие бессильного бывшего жениха, уверят их в том, что откладывать свадьбу не следует.

Лукреция кивнула и встала. Что-то было в тоне отца, что она поняла: ей следует идти. В дверях уже она обернулась и спросила:

– Что мне делать с этими слухами?

– Ничего, – быстро сказал отец. – Не беспокойся. Скоро ему надоест. Скоро у него будет много других занятий. А еще через некоторое время вряд ли у него останется такой громкий голос, как сейчас.

Лукреция поклонилась отцу и вышла.

Александр откинулся в кресле и потер пальцами виски.

Джованни Сфорца сам по себе был уже не опасен. Но было кое-что, чего он не говорил дочери. Слухи, как знал папа Александр Шестой, иногда становились сильнее самого сплетника. Слухи, повторенные много раз, слухи, подхваченные тысячей языков, иногда набирали такую силу, что становилось неважно, каким было их начало.

И иногда – очень редко, но такое все-таки случалось, – слухи становились настолько могущественными, что прорывались прямо в реальность и становились правдой. Они сметали волю людей, про которых говорили, – и заставляли их совершать невиданные вещи.

Не все, конечно, были таковы. Некоторые были подобны ручью, пересыхающему летом. Некоторые мощно начинались, но помнили о них потом немногие, и скоро они забывались.

Но этот, думал Александр, этот, не казавшийся ему вначале стоящим внимания, вдруг оказался таким громадным и полнокровным, что однажды мог бы стать правдой – к вящему ужасу понтифика.

Как было прежде сговорено, последовали две помолвки Арагонских бастардов с бастардами де Борха.

Прибыли наконец Санча и Альфонсо. Санче было двадцать, Альфонсо – тринадцать лет. Вышли рука об руку, жених и невеста.

Навстречу им двинулись Джоффре и Лукреция, тоже жених и невеста. Лукреции было двадцать, Джоффре – тринадцать лет.

Смотрели друг на друга все четверо, настороженно и понимающе.

Обе свадьбы играли в один день, наскоро, наспех. Надо было союз скрепить.

Чуть не запутались, кто на ком женится: Джоффре случайно вместо невестиной руки за руку Лукрецию взял.

Волна пошла по гостям – и потом враги говорили: правы, значит, слухи про кровосмешение. Кровь к крови тянется, кровью, как падальщик, питается. Правы были Сфорца: нет дыма без огня.

Обвенчали.

На пиру сидели: молодым женам вина наливали, а молодые мужья все больше на выступление смотрели, ученым собакам хлопали, от глотателя огня и вовсе пришли в восторг. К концу вечера уже зевать начали.

Потом развели молодых по спальням, оставили одних, проверив, что пары не перепутались. Плотно-плотно затворили двери.

Черноволосая Санча нависала над черным Джоффре, беловолосая Лукреция – над белым Альфонсо. Стояли юные мужья навытяжку, ждали от жен руководства. Все в ночи казались одинаковыми.

Наконец Санча решилась. Сказала:

– Жить будем так: ты иди спи там, на кушетке, а я тут буду спать. Поменьше мне докучай, не попадайся на глаза – и я тебе докучать не буду. Понял? Делай что хочешь: хочешь – на лошадях гарцуй, хочешь – на войну иди, хочешь – в университете учись. Только так сделай, чтобы я поменьше тебя видела. А то я твоя