Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

Ей кажется: Иван Квашня едет прямо на нее. Игреньчик тяжело отдувается и смотрит на нее блестящими глазами. Она целится… и бежит по склону сопки. Бежит, бежит… Нарочно через колодины, пни. За нею гонится на коне страшный человек в развевающейся черной бурке. Пули свистят. Топот лошадиных копыт все ближе, ближе. А она все бежит, бежит…

Умирала она тяжело и мучительно долго. В сознание приходила три раза, а всего не более часу. Ее сердце перестало биться на рассвете, когда тайгу окутывал сырой предутренний туман.

В последний раз, как пришла в сознание, Ольга долго смотрела Никите в лицо. Будто она определяла, на что он способен. Сжав зубы, пошевелив слипающимися губами, она промолвила:

– Вижу, измучился ты… Однако утро?.. Пожила я ох как мало!.. А жить, жить бы!.. Изошла кровью… Там, там еще… Тебе страшно, поди?.. Вот как довелось… Видно, судьба такая… я поцелую… – Слова ее вырывались, точно вода по каменистому руслу, переливаясь, булькая и клокоча.

Никита с трудом подвел бледную, дрожащую Аниску. У Аниски опустились руки, и она вдруг, точно только пришла в себя в этот миг, зарыдала, причитая:

– Мама, мамочка моя! Мама, мама!..

Ольга обняла ее рукой, погладила по головке:

– Не плачь, – сказала. – Не бойся… Будь смелая!.. Учись!.. Да не пугайся тайги!.. Ты – Федорова!.. Ох, смертушка подходит!.. – И снова впала в забытье, заскрежетала зубами.

Ольга не узнавала больше ни Никиты, ни дочери. Дико вскрикивая, широко открывала глаза, смотрела и не видела… Словно сама смерть дралась с храброй золотоискательницей, пытаясь оледенить ее тело, но оно не поддавалось. Простыня на груди Ольги пропиталась кровью и вся стала в пятнах. Никита уложил Аниску в постель и закрыл ее с головой одеялом.

– Пи-ить… – голос слабый, чуть слышный. Ольга уже не дергается и более часа лежит неподвижно.

Никита поднес кружку к ее губам. Зубы у Ольги стиснуты… губы сжаты… У Никиты трясется рука, а из глаз катятся слезы…

На гребне Сафьянового хребта вставало яркое солнце.

Черные высокие пни в рост человека и выше, словно политые смолою, поблескивают.

По гребню горы лениво проходит сытый красавец тайги – сохатый. Его развесистые, с осенним окостенением рога плавно покачиваются на ходу, и на матовой их поверхности играют блики солнца. Разверстые сухие красноватые ноздри втягивают утреннюю свежесть.

Сохатый не торопится. Идет потихоньку, мягко опуская стаканы копыт на землю, озирается… Сафьяновый хребет, как причудливая ладья, плавает в белых облаках. В низинах стелется туман. Туда еще не успело пробиться солнце.

Ничто не беспокоит сохатого в дебрях девственной тайги. Он знает ее. Быть может, неделю тому назад он перевалил Майские горы, перешел стрелку Саянских отрогов – кто знает? Что таится в земле, под копытом – золото ли, платина, – для него не имеет значения. Другое дело – что на земле. Если высокие сочные травы – хорошо. Легче будет зимовать, меньше придется копытить снега.

Утро тихое, солнечное. Ничто не нарушает таежный покой. И вдруг – выстрел!.. Сохатый приподнимает ногу, согнув в колене, стоя на трех, прислушивается. Еще выстрел… Здесь человек!.. И сохатый, приложив рога к спине, высоко поднимая ноги, мчится вдоль гребня…

Солнечный луч, пробив пелену тумана, заглядывает в маленькое окно избушки, золотым сиянием играет в пышных иссиня-черных волосах молодой женщины. Ольга, как во сне, лежит на спине с закрытыми глазами. Левая рука ее лежит на груди, правая, в пятнах запекшейся крови, свисает с нар. Величаво и строго бледное лицо золотоискательницы. И холодно. Неподвижно. Не оживить его теплым золотистым лучам. Ольга мертва.

Никита долго стоит у открытой двери избушки. За одну ночь он постарел лет на десять. Лицо его осунулось, глаза налиты горем. Аниску кое-как привел в чувство спиртом. Разложил костер, посадил возле него.

В руках Никиты лопата. Надо копать могилу. Но руки не поднимаются хоронить ее, Ольгу. Неужели ее больше нет? И Никита смотрит в раскрытую дверь, на залитое теплым солнечным сиянием такое дорогое и такое неподвижно-холодное лицо, и кажется ему, что все это только нелепый, дурной сон, что стоит только встряхнуться…

– Мама!.. Мама… – плача, вскрикивает задремавшая было у костра Аниска.

Никита оборачивается. Аниска смотрит на него большими испуганными глазами. Опустив голову, Никита делает несколько шагов от двери, останавливается, обеими руками поднимает лопату и медленно опускает ее на землю. Сил нет…

XXII

Они шли тайгою.

Никита, с ружьем и большим рюкзаком за плечами, шагал впереди. Сзади, понуро опустив голову, неслышно плелась Аниска. Иногда Никита оборачивался к ней, спрашивал о чем-нибудь. Она тихо отвечала, но не поднимала глаза. Глаза у нее то и дело наполнялись слезами.

На третий день Аниска начала все чаще задавать вопросы. Никита хмурился и часто отвечал невпопад. Временами он останавливался, смотрел на компас и с недоумением озирался по сторонам. Уже давно бы пора быть Спасскому займищу. На исходе были продукты. Даже в расчете на более медленный путь с Аниской Никита взял продуктов только на трое суток.

В колебаниях и сомнениях прошел еще один день. Вечером, у костра, Аниска спросила Никиту, почему он не ест. Никита объяснил, что у него болит живот и ему нужно воздержаться от еды, иначе он совсем захворает. На следующий день, в обед, Аниска съела маленький кусочек мяса, а ломтик черствого хлеба оставила нетронутым и стала пить один кипяток.

– Почему хлеб не съела? – спросил Никита.

– У меня живот болит… очень болит… очень… – ответила Аниска скороговоркой.

– А-а… тогда поешь сухарей. Когда болит в животе, всегда сухари нужно есть, – сказал Никита и начал развязывать заплечный мешок.

– И тебе надо есть сухари. У тебя ведь тоже болит живот?

– Нет, Аниса, большим нельзя. Сухари только маленьким помогают.

Аниска метнула на Никиту недоверчивый взгляд.

– Аниса, ты хотела бы учиться на горного техника? – спросил Никита, чтобы переменить разговор.

– Хотела бы… Мама еще говорила, чтобы я училась хорошо. Но как теперь я буду учиться? Где мне жить? Мамы нет… – голос у Аниски дрогнул, и она готова была расплакаться.

– Ты будешь учиться, Аниса! – уверил Никита. – Ты будешь горным техником! – Он привлек Аниску к себе, обнял за плечи, сказал: – Ты будешь жить у меня… как дочь.

– Правда?.. И ты никогда, никогда не бросишь меня?

– Нет, никогда.

– А если у тебя будут другие дочери?

– Ты будешь у меня самой любимой.

Аниска прильнула к Никите и заплакала навзрыд. Почему она плакала, Никита не знал. Кто может понять детское сердце?

В этот день они переговорили о многом. Никита рассказывал о жизни в большом городе, куда он