Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

не прислушивается, как там бьется свирепый мартовский ветер, точно пытается прорваться в теплый вагон и дохнуть стужей: не радуйтесь, мол, марту, зима еще не ушла с ледяного престола. Вечером в Красноярске было тридцать семь ниже нуля. И это в ночь на пятое марта!

Скоро станция Клюквенная, и мне надо найти попутчиков в Харламовск. Чего ради торчать на станции! Впереди – Харламовск, встреча с партизанами времен гражданской войны. В этом году – сорокалетие Октября, и я хочу написать про партизан Заманья.

Но почему у меня такое чувство, будто я еду к себе домой, в далекое детство? Будто совершаю путешествие в Прошлое?

От Вчерашнего остаются воспоминания, но они всегда Сегодняшние – с новыми словами, с новыми чувствами; обновленные, но не повторенные.

И все-таки вагонные скаты выстукивают:

«Ты помнишь? Помнишь?..»

В углу на нижней полке проснулась женщина в беличьей шубке.

– Что вы сказали? Клюквенная?

– Нет, я ничего не сказал.

– А! Извините. – Женщина опять откинулась в угол.

С верхней, противоположной полки раздается тяжелый храп. Торчит лиловый нос, похожий на баклажан. А прямо надо мной свешивается маленькая женская рука. Кажется, девичья. Тонкие, чуть согнутые пальцы. Рука покачивается от движения вагона, будто с кем прощается. Со вчерашним днем, что ли? Или с розовыми грезами? Я хочу потрогать руку, сжать пальцы и отпустить. Просто так. Белеют полумесяцы ногтей. Рука покачивается, покачивается. Я хочу, чтобы она была нежной, ласковой, милой и какой-то особенной. Но рука исчезает. Девушка, наверное, повернулась на другой бок. И мне жаль, что я так и не осмелился дотронуться до тонких пальцев.

Лиловый нос продолжает выводить рулады.

Проводница громко возвестила:

– Скоро станция Клюквенная!

А поезд шел. За окном черно, как в глубоком колодце.

Женщина, кажется, не слышала голоса проводницы.

– Гражданка! Станция Клюквенная!

– Клюквенная?

– Сейчас подъедем.

– Спасибо.

Женщина встряхнулась, встала, выдвинула из-под полки чемодан в чехле, потом начала будить девушку, чья рука недавно свешивалась надо мной.

– Гутя! Гутя! Проснись, пожалуйста. Клюквенная. Гутя!

– Что еще? Кто это? А, мама. Клюквенная?

Я спросил у женщины:

– Не скажете: от Клюквенной далеко до Харламовска?

– Вы тоже в Харламовск? Километров пятьдесят.

– Как с транспортом?

– Если шоссе не замело – грузовое такси пойдет в шесть утра, – ответила женщина в беличьей шубке. – Ну а если замело – можно доехать с попутной машиной из автороты. Да шоссе перемело, наверное. Всю ночь свистит ветер. А если ветер – лбом прошибают дорогу, как говорят шоферы.

С полки спустилась тоненькая, совсем юная девушка в гарусной вязаной кофточке, в черной юбке, в белых чесанках. Губы у нее подпухли от сна и оттопырились, как у ребенка. Кудрявые золотистые волосы рассыпались по плечам, и она их прибирает ладонями. Движения у нее полусонные, медлительные. Она спрашивает у матери: ночуют ли они в Уяре у каких-то знакомых или сразу поедут в Харламовск?

– Что же мы будем беспокоить людей среди ночи? – отвечает мать. Голос у нее тихий, переливчатый и чуточку грустноватый. Она вся так и тянется к дочери. – Ты не растеряла шпильки? – И сама стала искать шпильки на полке.

– Как мы поедем? – спрашивает дочка.

– Если у вокзала нет машины, пойдем в автороту. – И, взглянув на меня, женщина спросила: – И вы тоже?

– Давайте. Компанией веселее.

Дочь сняла с полки пальто, которым укрывалась.

– Ты надень мою шубку.

– Еще что! – надула губы дочь.

– Тогда пододень мою кофту. Мороз ведь.

– Не замерзну, мама. Не беспокойся, – глухо и как-то странно отчужденно ответила дочь, надевая пальто. Мать сама хотела повязать голову дочери пуховым платком, но дочь решительно отвела ее руки.

Суета, полумрак. Приближаемся к станции.

Женщина взяла чемодан в парусиновом чехле; дочь – сетку с продуктами и какой-то сверток. Держалась она диковато, угрюмо, стараясь избавиться и от опеки матери и от всяких разговоров.

А рука ее показалась мне такой нежной, милой!..

Сейчас она спрятала руки в шерстяные перчатки, да и сама точно залезла в раковину, как устрица.

Вышли в холодный тамбур.

Поезд все шел. Показались реденькие огни. Мороз, мороз. Рельсы визжат сухо. Поезд приняли на пятый путь между двумя товарными составами.

Идем в обход товарняка. Девушка на шаг впереди, за нею мать и я.

У одного вагона раздвинута дверь. Девушка остановилась и смотрит внутрь, в пустоту вагона.

– Ты что, Гутя?

Никакого ответа.

– Пойдем, Гутя!

Девушка вдруг сорвалась и побежала, рыдая. Вот так чудеса! Что она там увидела, в пустом вагоне? Я заглянул. Никого. Пустота, и черно, черно.

Странно!..

На перроне ни души. Снег не скрипит под ногами, а тоненько пищит: «сссорок, сссорок!..»

Дочь и мать задержались возле входа в вокзал.

– Надо же позвонить в автороту, – говорила мать.

– Я сказала: в вокзал не пойду. Иди и позвони.

– Что же ты будешь мерзнуть?

– Не замерзну.

– Да ты же только что из больницы. И ноги у тебя…

– Иди, я подожду, – перебила дочь.

«Ну, характер!» – подумал я.

Женщина попросила меня позвонить в автороту.

– Узнайте, пожалуйста, пойдет ли грузовое такси в Харламовск. Если нет, надо узнать, когда выйдет любая машина.

В зале ожидания – сонное царство. На деревянных диванах вповалку спят одетые детишки, женщины, мужчины.

Из железной коробки телефона, висящего на стене, – ни гудков, ни треска, ни змеиного шипения. Тишина!

Вернулся на перрон.

– Не дозвонился. Испорчен телефон, что ли?

– Пойдемте так.

– Далеко?

– На окраине Уяра. Километра три.

– Интересно: станция Клюквенная, а город – Уяр. Почему?

– По старой привычке, однако. Когда строили железную дорогу, Уяра, думаю, еще не было, – ответила женщина.

– Давайте я понесу чемодан.

– Что вы! Он не тяжелый.

Я все-таки взял у нее чемодан, и он оказался увесистым – здорово руку оттянул.

Гутя на шаг опередила нас. Она будто не терпела, чтобы кто-то шел рядом с ней. Ну, характер!..

2. ШОФЕР СУББОТИН

Три часа ночи.

Мороз и звезды.

Висит луна.

После дымного и чадного города воздух в сельской местности казался особенно вкусным.

Запомнился светлый сияющий простор. Звезды были похожи на зеркальные осколки, беспорядочно разбросанные по всему куполу. Звезды!..

Что они собой представляют? Далекие миры? Обжитые планеты? Бесчисленные солнца Вселенной?

Они меня всегда смущают, звезды. Помню, в детстве я боялся их почему-то. Вижу себя на зароде сена. Лежу и смотрю в небо. Звезды приблизились к моим ресницам тоненькими ниточками лучиков. Я их боюсь, этих лучиков, и хочу крикнуть дедушке, чтобы он проснулся. Но я не кричу, а мужественно выдерживаю натиск звезд. Их все больше и больше. Они тянутся ко мне со всех сторон, опутывают, как витками пряжи. И вдруг одна из звезд падает. Срывается, как горящий уголек, и летит вниз