Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

Они уходят все дальше и дальше, теперь уже по шоссе. Фигура матери в беличьей дошке сливается со снегом. Вот они совсем скрылись. Шофер тоже смотрит им вслед, потом повертывается ко мне и, вытаращив глаза, растерянно говорит:

– Да ведь это же она и есть, та самая девчонка, которая тогда со мной ехала в кабине!

– Да что вы, она сама ребенок! – усомнился я.

– Она, она! Побей меня гром, она! И Гутей звать. Она самая. Потому она и в кабину не села, чтоб я не узнал ее.

– Надо же догнать их! Куда они пошли?

– Это же не девка, гвоздь со шляпкой. Вот вылезем на дорогу и газанем.

И вдруг как громом:

– А где же у нее ребенок?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По словам шофера Субботина, Гутя полюбила такого парня, который перекрутил не одну девчонку в Харламовске. Она поверила тому парню, бросила девятый класс и убежала с ним на прииск Мину. Парень там запил. Что ни день, то пьян. Ужас как пил. Потом у молодоженов появился ребенок, сын, и они его назвали Сашей. Парень тот совсем сдурел: допился до того, что его выгнали с прииска. Звали его Геннадием Шошиным, а попросту – Гешка. Когда-то он работал худруком клуба в Харламовске, играл на баяне и даже сочинял маленькие пьески на злободневные темы – чаще сатирические. А потом… потом Гешку с треском высадили из харламовского клуба. За что? Субботину неизвестно. И только одна-единственная понимала Гешку и любила его – Гутя Бурлакова, дочь бывшего харламовского председателя райисполкома.

С прииска молодожены переехали в Харламовск к родителям Гешки. У стариков Шошиных Гешка был единственный, запоздалый сын. Мать, Елизавета Панкратьевна, которую знал шофер Субботин, родила Гешку на тридцать девятом году жизни. Отец Гешки, Павел Васильевич, работает на сушилке в харламовском Заготзерно и не раз бывал в рейсах по колхозам района с шофером Субботиным.

Не зажился Гешка у отца и матери. После ноябрьского праздника, в прошлом году, Гешка подрался в клубе с каким-то парнем. Шошин угодил в милицию. Отец выручил сына, но дома заявил: пусть сын выбирает одно из двух – либо пойдет работать в мастерские МТС, либо вот тебе порог, а за порогом – семь дорог, катись по любой.

Гешка выбрал последнее. Собрал свои пожитки в чемодан да к чайной, где всегда останавливались машины Уярской автороты. Сел на попутную и помчался на станцию Клюквенная.

Гутя с ребенком кинулась за ним, но не догнала. И мороз такой был – на рекостав, а тут еще снегу выпало по колено и шоссе перемело.

Возле чайной стояли три машины, и Гутя попросилась к шоферу Субботину…

Субботин. Куда тебя несет, спрашиваю! Подожди до утра. Сами не знаем, как пробьемся в Уяр.

Гутя. Я должна уехать, сейчас уехать. Я не могу ждать до утра. Не могу! Пожалуйста, прошу вас! Пожалуйста. Он только что уехал.

Субботин. Кто уехал? Куда?

Гутя. Муж мой. На станцию Клюквенная.

Субботин. Сбежал, что ли?

Гутя. Это все из-за моего отца. Может, знаете – Бурлаков. Председателем райисполкома был.

Субботин. Бурлаков? Здорово. Из-за твоего отца я сам чуть не погорел, черт бы его подрал. Сам же дал указание, чтобы я со своим отрядом машин вывозил лес из харламовского колхоза, а потом, когда колхоз отказался платить автороте за машины, Бурлаков отмахнулся: знать ничего не знаю! И указаний никаких не давал. Сом, а не человек. И правильно сделали, что сняли с председателей. Как-то он будет теперь работать директором совхоза – посмотрим. Человека он не уважает, твой отец. Вот в чем вся штука.

Гутя. Да, да, он всегда такой был. Я еще в прошлом году с отцом окончательно разругалась.

Субботин. А кто твой муж?

Гутя. Он работал здесь в клубе. Геннадий Шошин. Пожалуйста, поедемте. Надо захватить поезд на Красноярск.

Субботин. Но куда же ты с ребенком? И завернула-то как! Эх ты, «мама»! Ты же его заморозишь. Соображаешь?

Гутя. Я скорее сама замерзну. Нет, нет. Ничего не случится. Пожалуйста!..

Субботин. Да мне надо бы задержаться в Харламовске на часок. Я же только что привез хлеб из Хайдака. Ну вот. Поужинать надо. Впереди – трудная дорога. Эй, Гук! Гук! Ты увезешь женщину с ребенком на станцию Клюквенная?

Гук. Привет твоему дядюшке, Субботин. Вези сам. У меня есть пассажирка в кабине. Будь здоров, старый мерин!

Субботин. Сам ты старый мерин! Нет, Гук тебя не возьмет. Что же, давай садись. Поужинаю дома. Надевай мою доху, укутай хорошо ребенка – и газанем!..

Так вот почему Гутя испугалась дохи! В эту же доху совсем недавно она кутала ребенка…

Не суждено было Гуте догнать Гешку…

– Приехали мы тогда на станцию с большим опозданием. Я же сказал: занесло меня в Мамушкину кривулину. Ну вот. Тот поезд на Красноярск уже ушел. Она как узнала, так в голос. Сидит в дохе и ревет на весь вокзал. Люди подошли, уговаривают. Ничего не соображает. Твердит одно: «Мне надо ехать!» Час я возле нее протолкался. Потом взял доху и хотел уйти. Она вцепилась мне в рукав, как пиявка: «Увезите в город, пожалуйста!» Совсем ополоумела. «Как же, говорю, могу увезти тебя в город, если у меня туда рейс не лежит?» А тут еще кто-то со стороны подошел и говорит: «А что, если газануть по Московскому тракту, поезд можно догнать». Легко сказать – газануть! Тут хлеб с глубинок вывозить надо, а я бы взял и газанул. «Газануть, – говорю, – можно в своей квартире пешком на кровать, а не в дальний рейс на государственной машине!» И все такое, разнообразное.

Помолчав, Субботин опять вспомнил:

– Где же у нее ребенок? Или она в Уяр ездила с матерью?

– Я же встретил их в поезде по пути из Красноярска. Слышал, как мать сказала, что Гутя будто из больницы.

– М-да. Ну а теперь будем откапывать машину…

Небо прояснилось и поднялось выше. Мы с Субботиным взялись за лопаты, и через полчаса нам стало до того жарко,