Когда была война - Александра Арно

На нижнем ярусе лежала женщина – та самая, которая раньше спала рядом с Дашей. Остановившийся мутный взгляд смотрел в потолок, рот приоткрылся, обнажая редкие, сплошь источенные кариесом кривые зубы. Худые руки, похожие на обтянутые кожей кости лежали на груди, в скрюченных пальцах был зажат маленький нательный крестик.

Даша, ни секунды не колеблясь, стянула с неё робу. Она всё равно умерла, какая ей теперь разница, а живым нужно греться. Кожа её была ледяной, тело закоченело. Наверное, в самом начале ночи умерла, вот и успела остыть. Даша равнодушно посмотрела на её лицо, натянула на себя рубашку с красным треугольником на кармане и снова накинула одеяло. И только тут поняла, что же было не так – тишина. Она наполняла их холодный, продуваемый всеми ветрами барак, расползаясь по углам, она казалась неестественной, ненастоящей, как в страшном сне. Ведь здесь никогда не бывает так тихо.

Она осторожно, стараясь не шуметь и замирая от каждого шороха, прокралась ко входу. Ни неумолчного лая овчарок, ни грозных окриков эсэсовцев, ни обычного воя сирены. Апельплатц пустовал. Ветер раскачивал лампу над входом в помещение администрации, и та громко скрипела проржавевшей цепью.

Никого.

Из соседнего барака кто-то выглянул, но тут же юркнул назад. Даша тоже прикрыла створку ворот. Куда это подевались все немцы? Просто исчезли? Ушли? Но почему?

Она снова выглянула. Кирпичные постройки и дома безразлично взирали на неё своими узкими глазами-окнами и молчали. Даша нерешительно вышла наружу и остановилась, кутаясь в одеяло. Непривычная тишина пронзала лагерь насквозь. Она оглушала. Над головой висело хмурое серое небо, тяжёлые свиноцовые тучи грозили вот-вот разразиться дождём. Даша закашляла, прижав обе ладони к груди: ей казалось, что там, внутри, что-то разрывается. Боль была настолько сильной, что в ушах начинало звенеть.

Люди понемногу выходили из бараков и смотрели друг на друга с немым вопросом и страхом в глазах. Где немцы? Что сейчас будет? Они приняли решение убить всех разом, и поэтому покинули территорию лагеря? Что происходит?

Откуда-то донеслись голоса, топот ног. Даша обернулась и застыла. Она была уверена, что увидит эсэсовцев, но вместо них прямо к ним направлялись другие люди. В другой форме. Она сделала шаг назад и прижалась спиной к дощатой стене барака. Неизвестно, чего нужно ожидать от этих людей; а вдруг они ещё хуже немцев?

– Это наши! – хрипло закричал кто-то. – Наши! Русские!

– Красная Армия!

– Наши!

Солдаты с изумлением и ужасом озирались вокруг, распахивали ворота бараков, входили внутрь. Даша всё так же стояла у стены и наблюдала за происходящим. Красная Армия. Они наконец-то пришли. Только вот как реагировать, как себя вести Даша не знала – она настолько привыкла к лагерным правилам, к эсэсовскому распорядку, что просто боялась что-то делать, и поэтому только смотрела.

Солдат становилось всё больше. Заключённые бежали к воротам, через которые их каждый день водили на каторжные работы под музыку оркестра, и Даша побежала вслед за ними. Если все идут туда, значит, можно.

Ещё издали она увидела танк. Он, громко скрипя гусеницами и ревя мотором, ехал прямо на закрытые на цепь ворота. Кованые металлически створки не выдержали и с грохотом рухнули на подёрнутый тонким слоем льда асфальт. Заключённые ликовали. Они кричали, прыгали, из последних сил ковыляли прямиком к танку, падая и снова поднимаясь, хватали солдат за рукава. Но большинство узников всё так же оставалось в бараках, потому что не могли не то, что дойти сюда, но даже и просто подняться с нар – от недостатка сил.

Один из солдат со слезами на глазах протянул кому-то ломоть хлеба. Человек упал на колени и дрожащими руками принял подарок, а потом сел на землю и жадно впился в него зубами.

И тут Даша увидела его. Папу. Он шёл по дорожке, оглядываясь вокруг и заложив руки за спину, а за ним спешили двое солдат с автоматами. Папа о чём-то переговаривался с другим мужчиной, что шагал с ним рядом. На них обоих были надеты фуражки – значит, они офицеры.

Она быстро двинулась в их сторону, потом, не выдержав, перешла на бег. А что, если папа не увидит её, пройдёт мимо, не отыщет? Это пугало Дашу больше всего. Она была уверена, что он пришёл сюда, чтобы освободить её, иначе не было бы тут всех этих солдат. Папа ведь офицер, командир. У него в подчинении, наверное, целый полк!

Мужчины быстрым шагом удалялись в сторону административных построек. Даша чувствовала, что силы покидают её, она не могла больше бежать.

– Папа! – закричала она. – Папа, подожди!

Папа обернулся. Некоторое время они просто смотрели друг другу в глаза, а потом он пошёл к ней – медленно, словно бы с опаской и как-то нерешительно.

– Папа! – снова позвала она. – Папа, это я, Даша!

Сердце захлестнула волна дикой радости. Даша протянула к папе руки и без сил опустилась на асфальт. По щекам побежали слёзы. Наконец-то! Наконец-то! Наконец-то! Она так ждала этого дня! Так ждала!

Папа присел перед ней на корточки, заглянул в глаза. Даша положила ладонь на его сильное плечо и, опершись на него, поднялась на ноги. Он тут же подхватил её за талию, чтобы она не упала опять, и Даша с облегчением утонула в его больших сильных объятиях.

– Ты ведь мой папа?.. – с надеждой спросила она.

Он помолчал с секунду, потом осторожно и ласково снял с неё полосатую шапку, погладил по отросшим светлым волосам и сдержанно улыбнулся. В его глазах светились нежность, жалость и боль – Даша давно научилась распознавать чувства по взгляду.

– Да, – уверенно ответил он. – Я твой папа.

***

Пока Белозёров докладывал начальству о концлагере, который находился там, где по карте должен был стоять лес, Максим решил совершить марш-бросок на карандашную фабрику, которая по данным разведки находилась всего в километре от главных ворот с кованой надписью: «Arbeit macht frei». Кто-то сказал, что немцы сгоняли туда заключённых для производства карандашей марки «Кохинор».

Фабрика и вправду обнаружилась в искомом месте, и Максим, ни секунды не сомневаясь, вошёл в маленький, заметённый прошлогодней листвой дворик. Всю ночь они прождали разрешения войти на территорию концлагеря, и ему страшно хотелось просто размять ноги. Серый зимний рассвет уже карабкался по блёклому небу, разливаясь по комьям грязного снега тусклым светом.

Максим дёрнул на себя створку ворот и та протестующе скрипнула. Он вздрогнул. В звенящей тишине,