Когда была война - Александра Арно

Крадучись, словно воры, они вошли во дворик. Над головой взвились несколько сорок и, громко хлопая крыльями и сердито крича, принялись кружить под низко нависшим небом. Максим снова вздрогнул, и поймал себя на том, что старается дышать как можно тише и то и дело оглядывается по сторонам.

Тишина оглушала. И он боялся её. Боялся, как ребёнок боится страшной сказки или чудовища под кроватью. В этом месте было что-то потустороннее, ужасное. Страх лёг в желудок тяжёлым комом, пустил щупальца глубоко в сердце, и теперь оно судорожно сжималось от каждого звука. Под ногами хлюпал грязный подтаявший снег, вода протекала в сапоги.

Максим подошёл к первому попавшемуся зданию – приземистому, из красного кирпича – и рывком распахнул крепкую деревянную дверь. Несколько солдат остановились за его спиной, а он обвёл взглядом полупустое тёмное помещение. Света, что проникал сквозь узенькие оконца под потолком, было мало, и его окутывала плотная полутьма. За длинным столом сидели на узких лавках люди – человек двадцать не меньше – и усердно набивали порошком графитовые стержни. Никто даже не поднял головы, когда дверь открылась и помещение залил дневной свет.

Максим шагнул внутрь и остановился, разглядывая людей. Во рту почему-то появился горький привкус, горло сдавило. Максим с ужасом и жалостью смотрел на них – больше похожих на скелеты, чем на живых людей, облачённых в какие-то рваные куски тряпок. Они делали карандаши для немцев. Делали молча, не смотря друг на друга, один за другим складывая стержни перед собой.

Впрочем, они и не были больше людьми. Теперь они были конвейером – еле теплящимся жизнью, но безостановочным и безотказным конвейером по производству карандашей «Кохинор». Карандашей, которыми потом будут писать в школах благовоспитанные немецкие дети, отпрыски пап – офицеров СС и вермахта. Они будут брать их своими маленькими ручками и выводить на белой вощёной бумаге первые в своей жизни буквы. Милые детишки с пухлыми щёчками и губами, не подозревающие, сколько жизней было жестоко и бесчеловечно, изуверски загублено, чтобы они получили свои новенькие красивые карандаши.

– Выходите, вы свободны, – сказал Максим, и голос его прозвучал хрипло. Казалось, горло забилось чем-то вязким и плотным. Максим прокашлялся и повторил: – Вы свободны!

Никто не отреагировал на его слова. Люди-скелеты упорно продолжали набивать стержни порошком. И лишь позже Максим узнал: нормой для работника являлись тридцать карандашей в день. Невыполнение нормы влекло за собой наказание – смерть. И они, запуганные, измученные, уже просто не верили в своё спасение. Или же просто были не в силах уже что-либо сообразить из-за недостатка сил.

Мальчишка лет тринадцати, что сидел ближе ко входу, выронил стержень из тонких костлявых пальцев, и тот с глухим стуком упал на необструганную деревянную столешницу и скатился на пол. Никто не обратил на это никакого внимания. Несколько секунд мальчишка сидел прямо, смотря перед собой мутным расфокусированным взглядом, а потом неуклюже и медленно завалился на спину.

Максим успел подхватить его за плечи и ужаснулся. Он приготовился принять тяжесть, а паренёк оказался неожиданно лёгким – страшно лёгким, не больше десяти килограммов.

– Помогите! – Максим обернулся к замершим в дверях солдатам. – Найдите, куда его положить.

Те зашевелились, подхватили мальчишку из его рук. Кто-то расстелил на утоптанном земляном полу плащ-палатку, и его уложили туда. Максим попытался отцепить с ремня фляжку с водой, но ничего не выходило – руки заходились в мелкой противной дрожи. Он ругнулся сквозь зубы и яростно дёрнул фляжку. Крепление отлетело, и Максим сунул её в руки кого-то из солдат. Тот опустился рядом с мальчишкой на одно колено и приподнял ладонью его голову.

– Товарищ старший лейтенант, а он это… кажись, того. – Солдат недоумённо почесал затылок, аккуратно положил голову паренька обратно, растерянно отвинтил пробку, но тут же снова завинтил. – Не дышит, кажись…

Максим шагнул к нему.

– Кажись? Или не дышит?

– Не дышит, – покачал головой солдат и прижал к его шее большой палец. – Точно не дышит. И пульса вон нету совсем…

Один из заключённых поднял на них глаза. Максим успел поймать его затравленный, полный жуткого страха взгляд – и он снова уткнулся в стол, продолжая набивать стержень порошком. Солдат стащил пилотку, осторожно закрыл пареньку глаза и перекрестился. Остальные стояли молча, устремив на них взгляды.

Максим неслышно чертыхнулся. Он не знал, что делать, какой приказ отдавать. Чувства смешались в жуткую кашу: жалость, ужас, гнев, всё это переплелось в один тугой комок.

– Так, – подумав с секунду, сказал он. – Выводите отсюда людей. Всех накормить и напоить. И одежду им какую-нибудь дайте…

– Так это, товарищ старший лейтенант, – тот самый солдат поднялся на ноги и, одёрнув шинель, встал прямо перед ним, – нельзя их прямо щас кормить. Вы на них гляньте, худющие какие. Страх один. Уж точно давно не ели нормально. Накормим, так помрут ведь. Как этот… – Он скосил взгляд на мальчишку и опустил глаза в пол. – Уж кому, как не мне, знать-то. У нас половина деревни так, считай, и перемёрло…

Максим не ответил. Он пристально вглядывался в лицо мёртвого паренька. И без того худое, оно заострилось, посерело, став похожим на восковую маску. Запавшие выпуклые глаза обтягивали полупрозрачные веки, сквозь тонкую кожу просвечивались кости скул и челюсти. А ведь солдат прав – умрут даже от крошки хлеба.

– Тогда… – Он чуть поколебался. – Тогда оденьте и дайте по ложке каши. Понемногу, на раз укусить. Скажете, я распорядился.

– Так точно, – в разнобой ответили солдаты, а Максим резко развернулся и вышел прочь.

С неба сыпался мелкий колючий снег. Максим глубоко втянул носом промозглый воздух. Чёрт. Чёрт, чёрт… Он никак не мог понять, куда это они попали. Всё происходящее казалось сном, просто не укладывалось в голове – не могла реальность вдруг в один миг стать вот такой чудовищной. Мысли мелькали подобно кадрам киноленты, но ни одна из них не удерживалась в голове. Он не мог сообразить, что же делать дальше. Докладывать?.. Вывозить людей?.. Бросаться в погоню за оставившими фабрику немцами?..

Максим запустил пятерню в волосы. Ну и глупости же лезут в голову! Он смотрел, как солдаты выводят людей – с осторожностью, поддерживая за худые руки. Сапоги чавкали по раскисшей от снега и воды земле. Ещё некоторое время Максим стоял у двери, крутя в пальцах неприкуренную папиросу, а потом поплёлся прочь.

Через час они уже