Снегири на снегу (сборник) - Олег Георгиевич Петров

– Ишь! И как это ты так точно различаешь?

– Так вы же знаете, Дмитрий Палыч, я, можно сказать, из потомственных таежников. Матушка у меня и вообще тунгусских кровей. Так что предки мои за Байкалом кочевали еще до прихода туда первопроходцев-казаков. А по давности следа… В тайге, товарищ командир, ежели след не читаешь – охотничьего фарта не жди. Так вот, про след. Утверждать не берусь, но, похоже, что его наш бежавший из лагеря оставил. Из леса на эту самую лесную дорогу и вышел.

– Ну-ка, ну-ка!

– Первый след тоже направлен в сторону Тельпушино или Авдотьино. Неровный след… Ну, это я в смысле, что тяжело человек шел, устало, часто падал. И след от хутора в лес – один в один. Очень схожие дорожки. Тяжело по снегу шел, но торопился. Я вот что кумекаю, товарищ командир: он из лагеря по лесу поблукал, вышел на дорогу, по ней дошел до кордона, а потом уже оттуда опять через лес подался в прежнем направлении. Ну, как бы отдохнул и…

– Одна беда, Ваня, – вздохнул Ткачев. – Получается, что его «отдых» на хуторе совпадает со временем пребывания там немецкой кодлы. Допустим, они искали беглеца из лагеря, выследили его…

– До дороги за ним никто не шел. Ни людей, ни собак.

– Но на кордоне немцы и беглец сошлись?

– А может, он там спрятался, и они его не нашли?

– Может, Ваня, может, но мало верится…

– Ну да… эт точно… Да-а…

– А вот подмена, как Тимохин предположил, очень даже возможна, – скрипнул зубами Ткачев. – На это и пауза во времени понадобилась, а? Чертова бабушка! – Командир ожесточенно затеребил левую мочку.

– Вы знаете, Дмитрий Палыч… – задумчиво сказал Алешин. – Одно только у меня в голове не укладывается. Мы ж его таким подобрали… – труп готовый. Не наткнись мы на него – дуба бы дал. И, если это подмена фрицевская – пришел бы каюк всей ихней затее.

– Эх-ма! – Ткачев в сердцах стукнул кулаком по столу. – И это понимаю! Но обличье, обличье! – уркаган уркаганом! Повидал я этой блатоты! Не могу с Тимохиным не согласиться… Допустим, кто-то из наших, из разведки, из подпольщиков, оказался по какой-то причине в лагере. Допустим, что сам бежать не мог, ранен, например. И что же – уголовнику доверился? Может чекист на уголовника положиться, а, Иван? Враг это, Ваня. Не контра, но чем лучше?

– Так-то оно так… – осторожно проговорил Алешин. – Но время сейчас такое… Война. Весь народ поднялся…

– Поднялся, Иван, может, и весь. Но, сам знаешь: один – на фронт, другой – в партизаны, а третий – в полицаи… Уголовная шушера где? В холуи гитлеровские записались!

– Нам, Дмитрий Палыч, на курсах говорили, что еще в сорок первом была директива насчет заключенных… – еще более осторожным тоном проговорил Алешин.

– Директива? А… Молодец, хорошо учился! Только вот что я скажу тебе, Иван… – Ткачев поднялся, обошел стол и присел на лавку рядом с Алешиным. – Да, еще в сорок первом организовали под Москвой Приемный пункт особого назначения ГУЛАГа для подготовки заключенных, вызвавшихся воевать в тылу противника. Но организовали-то – для подготовки, Иван! И – отбор! Да еще какой отбор! Через самое мелкое сито просеивали! Ты пойми…

Ткачев испытующе поглядел на сержанта.

– Далеко не все, Ваня, оказались за решеткой потому, что… виноваты. Или ты никогда не замечал этого? Замечал… Все это знают, только вслух не говорят. От верха до низу, редкую семью обошли… Сколько мы «вредителей», «врагов народа», «оппозиционеров» насобирали… При Ягоде, при Ежове, да и… потом.

– При товарище Берия многих выпустили, оправдали…

– Э-эх, Иван… Молод ты еще, зелен. Это всё так… До поры.

– Товарищ Сталин и партия нас учат, что по мере укрепления строительства социализма классовая борьба разгорается…

– Ну да, само собой… Хм… Но тут ты, Иван, не до конца понял. Это – на мировом уровне имеется в виду, с международным империализмом, с фашизмом. А внутри нашей страны, где социализм победил окончательно, – чего ей, классовой борьбе, разгораться-то, друг ты мой юный? У нас в Конституции как записано? А записано в статье второй, если мне не изменяет память, что политическую основу в нашей стране составляют выросшие и окрепшие советы депутатов трудящихся. Заметь, выросшие и окрепшие. А как мы в наши советы депутатов избираем, Иван, по Конституции победившего социализма? Тайным голосованием. Ну и вот… Каждый волен свое мнение высказать, опуская бюллетень в урну. Не припомнишь, какая у нас явка была на выборах в Верховный Совет и общий их результат?

– Почти сто процентов, единодушно…

– Именно! А голосуют в нашей стране все, кто достиг восемнадцатилетия, и независимо от социального происхождения, прошлой жизни, вероисповедания, ценза оседлости и прочего. Так? Ну и как тогда классовая борьба-то разгорается? Кабы разгоралась – каковы были бы итоги голосования, а, Иван?

– Маскируется враг. В таком капиталистическом окружении живем… – Алешин смотрел на командира, округлив и без того большие глаза в обрамлении пушистых ресниц.

Ткачев встал с лавки, отошел к «буржуйке», задумчиво несколько минут смотрел на мерцающие в приоткрытой дверце багровые угли. Потом снова повернулся к Алешину.

– Ты чай-то пей и мед ешь. Мне твоя ангина нынче совершенно не нужна. Да… Не до ангин-простуд нынче… А враг, Ваня – тут ты прав – маскируется, да еще как.

Ткачев горько усмехнулся.

– Только я не об этом. О другом. О том, что вина перед советской властью бывает разная. Один – закоренелый враг, а другие… Оступились немного и… осознали это. По разным же причинам сумбур в голове бывает, так? От недостатка образования, от того, что вражина какая-нибудь политически незрелому человеку чего-нибудь в уши нашептывала, или рос-воспитывался человек в дурмане религиозном… Да… Оступились люди, но осознали, что неправильно политику нашей партии, боевой партии Ленина – Сталина, понимали, а значит, и всего трудового народа… Вот таких, Иван, и выпустили. Разобрались, что не враги, а заблудшие, но осознавшие. – Ткачев потер мочку уха. – Развеялся, стало быть, политический сумбур в головах… А уголовничья шатия-братия? Да этой шантрапе – что самодержавие, что пролетарская власть, что фрицевские порядки. Иуды кому угодно за тридцать сребреников в услужение пойдут, родину, мать-отца предадут. Вот и служат нынче Гитлеру урки-мурки и те, кто народную, нашу с тобой, власть, Иван, ненавидел с самого начала, но тихо сидел по щелям. Немцы навалились – тут и повылазили все эти тараканы! Выходит, еще мало мы, чекисты, кипятком щели и углы обдавали! Так что, Ваня, классовая борьба тут ни при чем. Это