Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

Батбаал отдал мальчику чрево Аштарет и женскую её пышность, и в придачу отдал мужскую росу неба, отдал все плоды полей, деревьев и лоз, и отдал непрестанное умножение стад. Устами Эшмуна, он поручил ему завет, возложил на него обетование, велел передать созданное будущим временам. Затем пророк трижды выкликнул имя бога:

– Мелькарт! Мелькарт! Мелькарт! Да будет так! – и пророк выпустил Милька из своих рук.

Мальчик прильнул к матери. Теперь он находился в более почётном своём положении, но для него эта история ещё не продвинулась далеко. Радостно, самодовольно напыщенно, стоял он, красуясь наготой, рисуясь: он сиял, он вертел головой, словно вопрошая, видят ли его в час его славы и возвышенья?

Видел и Богомол, собственными слезящимися глазами, он и хотел это видеть. Богомол сидел на сундуке, обитом медью, и чувствовал, что находится в почётном положении. Локоть касался колена. Пальцы упирались в лоб хмурой головы. Он мыслил и бахвалился на потеху тем, кто слышал его. Богомол сидел, красуясь собой, а из луки коротких ног торчала обрезанная под стручок – под мизерным стволом – мошонка.

Глава – 10

ечестивый делает дело ненадежно, а сеющему – награда верная. Праведность ведет к жизни, а стремящийся ко злу стремится к смерти. Благо угодный непорочен в пути. Порочный не останется ненаказанным. Золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная. Притчи Тин_ниТ.

К

азался «Царь Мира» старше своего возраста и казался мальчик таковым не только потому, что люди южных широт быстрей созревают, но и потому, что по ранней необходимости соприкоснулся со всей полнотой единого мира. И казался он таковым ещё от разнообразных впечатлений, осаждавших его сознание и из-за привитого ревностного радения о божестве. При попытке описать его лицо, глядевшее из-под вьющихся локонов красных волос, все прожитые тысячелетия культа убедят нас в точности, что оно походило на лицо человеческого ребёнка, торжество которого поразительно вязалось с краснотой его густых волос и чуть припухших губ. Таким образом, в его образе была смесь духовности и чувственности, и какой-то тревожно-притягательной силой обладало это лицо. Стоит ли удивляться, что народы древности относились к избраннику на трон с нежностью и давали ему цветистое имя – Солнце.

В своём упоении и ещё детской простительной доверчивости Мильк был глух и невосприимчив к трезвым нет-нет да возникавшим предостереженьям. Действительность историй он принимал, как приятные речи, будучи убеждённый, что ничего, кроме приятного, ему и не приходится ожидать. Мальчик не давал себе и малейшего труда, чтобы позволить народу заглянуть в его душу и это-то равнодушие к внутренней жизни, и незнание и непонимание её, создавали совершенно превратное отношение к действительности, приводящее к ослеплению. Мальчик и не стремился уяснить истинное своё положение, взглянуть на себя мудрыми глазами, что является необходимым средством самосохранения. Кроме того, его доверчивость внушала ему, что все люди любят его больше, чем самих себя.

Красивым и необычным казалось тело «Царя мира», когда оно отчётливо вырисовывалось под воздушной, изысканно драгоценной одеждой: оно с небрежностью возлежало на подушках.

Мильк повернулся к пророку Эшмуна:

– Сделай это, любезный Батбаал, – говорил мальчик несколько высоковатым и медлительно-торжественным голосом, – сделай так, как указывает тебе Мильк, сделай так, как того хочет отец мой на небесах. В твоей работе есть ещё погрешности, но погрешности уже мелкого характера. Ты в обряде искусен. Моё Величество указывает тебе на них, и ты исправишь их духовное свойство. Будь в согласии с истиной, а истина – это солнце, ибо оно вобрало её в себя. Так угодно богу, что живёт в моём сердце, и которого я знаю, как никто другой, потому что из него я и вышел.

– Я уста Эшмуна, – отвечал пророк, воздев руку к царю, – я сделаю всё в точности так, как велит прекрасное дитя Мильк.

– Дружеское тебе спасибо – это важно, ты понимаешь. Подобно тому, как отец мой находится во мне, а я в нём, все должны слиться в одно целое, такова цель. А твой пророческий труд, если он будет и в дальнейшем добросовестно выполнять предначертанное в надлежащем духе, может помочь тому, чтобы всё слилось воедино в нём и во мне.

– Помни пророк, – раздался голос богини с высоких подушек, – помни всегда, что Величеству трудно добиться от людей понимания. Порой бог говорит несколько больше, чем хочет сказать, дабы сделать для вас понятнее то, что он хочет сказать. Бог вовсе не хотел сказать, что ты изобразил «проявление» чем-то неверно. Ты только вложи пурпурный гранат себе в руку, а руку слегка приподними, ведь в этом не новизна обряда и именно это хотел сказать тебе царь то, что сулит тебе достаточное количество похвал и порицаний.

Батбаал молчал.

– Ты понял? – спросила Ханна.

– Я понял, благонравная.

– Ты ещё проникнешься, – продолжала говорить женщина, опустив взгляд на лежавший у неё на коленях лироподобный инструмент, – Великая Мать говорит несколько меньше, чем она могла бы сказать по такому поводу, ведь ты погрешил против истины. Теперь ты видишь, сколь смягчила Матерь свои слова.

Ханна поглядела с улыбкой на инструмент и, обнажив, при этом маленькие, слишком белые зубы, бросила взгляд на супруга, который об ответе тоже улыбнулся.

– Ты Батбаал помни, что я – Мильк, хочу украсить дом своего отца красным гранитом, самым лучшим, с зёрнами кварца и с черноватым блеском, чтобы храм выделялся благородством камня, чтобы название «Блеск Мелькарта» закрепилось за священным округом. Ты понимаешь, и я уповаю на твою любовь к нему. Ступай Батбаал, мой любезный друг, ступай. Я буду сидеть здесь среди подушек, а ты знаешь, как обстоят дела и пусть они продвигаются в том же направлении.

– Любовь к прекрасному отпрыску Баал Эшмуна сделает мои труды лёгкими, а ты, Господин, отправишься в далёкие края, по реке времени и претерпишь все тяготы, каких стоит возвращение твоего отца.

– Прекрасно… Прекрасно… Отец восторжествует на Западе, а теперь ступай. Иди и приступай к своему труду. У меня важные дела, я только внешне покоюсь на подушках, внутренне же я напряжён, занят и озабочен. Твои заботы, хотя и прекрасны, ничтожны в сравненье с моими заботами. Прощай, иди!.. И вы ступайте, вы больше не нужны, – последние слова Мильк обращал Подруге Царицы и Богомолу.

Мальчик подождал, пока все удалятся.

– Приблизься поближе, супруга, – сказал он, когда занавеска шторы закрылась