Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

над головой и следом в спину колыхнула звуковая волна грохота разрывов. Снаряды легли глубоко во втором эшелоне штрафной роты. Слишком далеко для перелета. Наверное, немецкие наводчики бьют по «катюшам». Черт знает, что там творится, за спиной. Дай бог, наши расчеты успели сняться с позиций…

А вот спереди – картина яснее ясного. Вернее, темнее ночи. Подготовка «катюш», наверное, не очень смешала далеко идущие немецкие планы. А шли они в аккурат через штрафную роту и взвод Аникина. Андрей насчитал восемь немецких машин. Равномерно разбросанные по слякотному полю, они двигались прямо в лоб штрафникам. Можно было различить и двигающиеся между танками фигурки. Целую танковую роту в наступление бросили, гады.

Пригнувшись под уровень бруствера траншеи, Андрей спешил обойти весь отрезок своего взвода. Да, лобовая танковая атака – это вам не кренделя в синем небе выписывать. Эта разница недвусмысленно проступала на бледных, растерянных лицах многих вновь прибывших «летунов». Но ничего, большей частью держатся молодцом.

– Ждать команды!.. Не стрелять без команды…

Андрей слышал свой голос точно со стороны.

Он беспомощно тонул во все более нарастающем гуле танковых двигателей и лязге гусениц.

– Патроны беречь. Расходуем наверняка.

Пулеметчикам и бойцам с противотанковыми ружьями – на два-три слова больше. Андрей по опыту знал, как важно именно сейчас слово командира. Неважно, что ты говоришь. Бойцу очень важно услышать ободряющий голос командира именно в эти секунды, когда шум накатывающей брони все ближе, и атмосфера панического страха становится в окопе все гуще.

Первое попадание застало Аникина на полпути назад. Снаряд разорвался в метре за окопом, на четверть засыпав землей дно траншеи. Андрей как раз набрел на двух бойцов, дрожащими руками выгребающих из земли тело товарища. Убитый был летуном, как и двое других, что его откапывали. Осколок снаряда вошел ему в затылок.

– Оставьте… Вернуться на место… – приказал Андрей, оттолкнув одного из солдат от убитого. – Ему уже не поможешь.

– Не стрелять! Подпускаем. До края оврага!.. – твердил Андрей, словно заговор от смерти для себя и своих подчиненных. Но смерть уже вовсю хозяйничала среди позиций штрафников.

Плотный свист пуль накрыл окопы, точно над головами бойцов натянули невидимое покрывало. Но слышно его было очень хорошо. То и дело оно зримо показывало свое наличие. Наверняка начали бить танковые пулеметы. Снаряды по-прежнему ложились вразброс, в основном позади позиций. Пока они не встретили наступающих огнем, наводчики танков толком не могли разобрать свои цели. Лупили наобум, ориентируясь на старые позиции роты. Единственный шанс штрафников – оттянуть начало, встретить врага как можно позже. Потом от огня будет уже никуда не укрыться.

XIV

Еще до залпа «катюш» Андрей высмотрел рубеж, наилучший для огня на поражение. Впереди, метрах в трехстах с лишним. Здесь овраг, вклиниваясь наискось внутрь поля, становился неглубокой балкой, которая брала опять круто влево. Справа естественной преградой возвышался лесок. Получалось рискованно близко, но здесь пространство, где танки могли бы пройти без проблем, сужалось, образуя пусть небольшую, но горловину. Поневоле им придется сбиваться в кучу. Вот тогда и вдарить из всех противотанковых стволов.

«Сорокапятка» начала бить с правого фланга. Ротный туда ее поставил. Из марчуковских расчет сформировал. Недолеты сплошные и вразброс ложатся. Частят слишком, вместо того чтобы выждать и прицел скорректировать по ситуации. Видно, что навыка минимум.

Может, какой урон пехоте нанесли. Только отсюда не разобрать. Не высунуться. Аникин подумал, что если немцы с ходу такой темп огня взяли, то что же дальше будет. Хотя, наоборот, могут начать со шквального, а потом постепенно выдохнутся.

Все же «сорокапятка» рановато начала. А танкам фашистским будто кость кинули голодным овчаркам. Те сразу стволы перенаправили и давай правый фланг утюжить. Но расчет не из робких попался. Знай себе бьют, трофейные снаряды один за другим прежним хозяевам отсылают. Вот ближняя от леса машина закрутилась на месте. Под днищем как раз рвануло, и трак один, видать, повредился.

Экипаж не выходит. Нельзя покидать, если повреждение считается незначительным. У наших тоже такое правило действует. Башню заклинило. Пушка повернута поперек наступления. Это главное – считай, одну огневую крупнокалиберную единицу из строя вывели. Зато пулемет их захлебывается. Будто за пушку наверстывают, злые, что подбили их. И лупят туда же, куда и остальные танки. Уходить им надо бы. Пристрелялись немцы по расчету. А они во вкус вошли. Добить немца хотят.

Какой выстрел оказался тем самым – нашим, в канонаде уже было не разобрать. А только башню у танка подбитого вдруг оторвало. Словно сковырнул кто невидимой огромной рукой. Бывает, подхватит по осени порыв ветра палый листок и – вверх его, а потом – снова на землю, опустит по траектории елочки. Вот так эту башню к опушке отнесло. Пушинкой туда приземлилась, стволом – прямо в землю. И застыла башня, будто бы на шесте. Словно в насмешку над фашистом получилось. Издевательски.

Так выцеливай, никогда бы не вышло и из более крупного калибра. Ювелирный получился выстрел, снаряд между башней и корпусом как раз угодил. А следом и боекомплект сдетонировал. Разорвало машину изнутри, пламя, как цветок огромный, кроваво-красный, вырвало кверху. Из корпуса раскуроченные лоскуты железа, как лепестки, остались торчать. Никто оттуда не выбрался.

Сначала, как ухнуло в танке фашистском, атакующих будто оглушило. Даже стрельбу прекратили. Но однако прут по-прежнему. А потом будто с цепи сорвались. Озверели вконец. Тут совсем жарко на марчуковском фланге стало. Здорово немцы разозлились за башню сорванную. А «сорокапятка» замолкла.

«Все, подбили, гады», – со злостью подумал Андрей. До танков еще – больше четырехсот метров, из ружей противотанковых если сейчас ударить, пользы мало будет. А от расчета их надо было отвлечь. А то неравный бой получается: один против десяти.

Тут вдруг Соколов рядом возник. Трясет за рукав, лицо испуганное. От былой спеси и следа не осталось. Пока пробирался по траншее, пулей пилотку сбило с головы. Держит в руках, ошалело показывает, как экспонат музейный.

Соколов снова трясет его, уже за плечо.

– Чего тебе… – чуть не ощерившись, рычит на него Аникин. Он еле сдерживается, чтобы не ударить сержанта. У того вид как у побитой собаки. Он не отходит, кричит прямо в ухо: мол, ротный отдал приказ огонь открывать по своему усмотрению. Оно и без приказа понятно, как не усматривай.

– Что с пушкой, накрыло наших?.. – выкрикивает вопрос Аникин.

Соколов отрицательно машет головой.

– Убило одного… – кричит, выпучив глаза, Соколов. – На другую позицию перекатили, в ложбину…

«Эх, молодцы…» – думает Аникин и, тут же забыв про ординарца, снова приникает к брустверу.