Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

груди и поддерживал здоровой рукой, точно баюкал с неизменно страдающим выражением на серо-бледном, старческом лице. Отто даже не знал, как его зовут. Да и не пытался узнать. Равнодушие к происходящему вокруг – первейший признак хронического голода и истощения. Единственное, что Отто было известно, что этот был из так называемого встречного потока. Конвоиры их так прозвали – новое пополнение Лапландского штрафного лагеря. Их привезли из тюрем и крепостей Германии и готовили для отправки в пеший переход по побережью Ледовитого океана. По пути, который Отто прошел дважды.

IV

Тут их и застал приказ об отправке на Восточный фронт, оба потока перемешали и без проволочек загнали в вагоны-товарняки. Среди тех, кто отдал концы в дороге, этих «встречных» оказалось намного больше. И не только потому, что перед отправкой их численность превышала лапландских штрафников вдвое. Тем, кто выжил на побережье арктического океана, во время переходов и в самом лагере, поездка в товарняке не казалась таким мучительным испытанием. Их можно было узнать по отсутствующим, словно погруженным в транс позам. Как будто в спячку впали. Но все равно Отто испытывал даже какое-то подобие зависти к этим, «встречным». «Одним все, другим – ничего», – думал он в минуты просветления сознания. Эти чертовы счастливчики так и не узнали ледовитого ада штрафного лагеря…

Мерзлая, будто каменная земля, об которую тупится кайло, а лом отскакивает, как от танковой брони. Они должны были выдалбливать в ней что-то наподобие землянок. Норы, которые должны были хоть немного укрыть от пронизывающего ледяного ветра, дувшего с океана. В работе находили единственное спасение от неминуемого обморожения. Но это средство немного согреться для многих становилось смертельным. Четырнадцать часов на сыром ветру, без передышки, под пристальным, придирчивым взглядом кутающихся в меховые куртки охранников.

В первую ночь, когда вырытую нору еще не перекрыли бревнами и не выстлали досками, их заставили спать прямо на земле. Несколько человек, преодолевших голодный переход по ледовитому побережью, так и лежали после команды «Подъем» окоченевшими трупами, такими же ледяными, как и стенки выдолбленной норы.

Лес на эту омертвевшую землю доставляли по морю. Небольшая пристань для катеров и буксиров находилась километрах в пятнадцати от лагеря. Каждый день одну роту снаряжали в бухту за бревнами. Эта дорога была выстлана костями арестантов. Тех, кто обессиленно падал, просто пристреливали и оттаскивали на обочину. То и дело на пути тех, кто из последних сил старался удержаться на ногах под тяжестью стволов многолетних сосен, попадались занесенные снегом холмики. Ветер, сдувая порошу, оголял или обглоданный череп, или изгрызенные фаланги рук или ног.

На пути из лагеря в бухту кормилось немало чаек и альбатросов. Кое-где виднелись похожие на песца или белую лисицу зверьки, которые кромсали трупы. Завидев людей, они предусмотрительно прятались, потому что конвоиры устраивали на них охоту. Иногда шутки ради пристреливали и чаек, но их сородичей это нисколько не отпугивало. Слишком много даровой пищи оставалось здесь. Некоторые арестанты даже пытались поймать птиц, чтобы съесть. Но выход из строя даже на два шага рассматривался как побег. Нарушитель карался на месте и отправлялся на корм к тем, кого сам хотел сделать своей пищей.

V

Чайки слетались целыми стаями со всего побережья, как только очередная колонна носильщиков собиралась выдвинуться из лагеря в бухту. Люди превратили их в падальщиков, и они, как грифы, парили над выморочной колонной, предвкушая обязательный мясной рацион.

Штрафников самих превратили в падальщиков. Уже через несколько недель в лагере участились случаи людоедства. Во второй роте арестанты обглодали тело своего умершего ночью товарища. У них едва хватило сил, чтобы распотрошить мягкие ткани живота. Его тут же окоченевшее мясо оказалось им не по зубам. От трупа попытались избавиться, выбросив его снаружи землянки. Но рассказам о том, что его обглодал песец, начальство лагеря не поверило. Все население землянки – десять человек – приговорили к «исправительной бане». Все роты, кроме командированной в бухту, построили на плацу. Здесь утром и вечером, до и после работ, со всеми штрафниками проводили обязательные занятия строевой подготовкой.

На самом деле эти занятия оборачивались непрерывными побоями. Одного-двух арестантов обязательно забивали до смерти.

Перед строем арестантов вывели людоедов. Удары прикладов непрерывно сыпались на их головы, спины и руки. Они пытались защититься от прикладов руками, увернуться. Один из них, совсем на скелет похожий, даже не мог поднять руку и, спотыкаясь и падая, отвечал на каждый удар конвоира по голове: «Не надо, не надо». В стынущем воздухе был хорошо слышен стук кованого железа о его череп и его жалобно-тихое «не надо». Хорошо было видно, как при каждом ударе голова его вздрагивала и качалась на тонкой шее. Он даже не мог втянуть ее в плечи.

Их заставили раздеться. Десять скелетов-призраков, съежившись, дрожали на ветру. Температура была чуть ниже нуля, но с моря непрерывно дул колючий сырой бриз. Казалось, сильный порыв сейчас подхватит их и разметает, как белые лоскуты, в ледяном безмолвии, развеет этот кошмарный фантом.

Гауптфельдфебель, руководивший экзекуцией, приказал конвоирам облить людоедов водой.

На каждого было потрачено по ведру. Судороги скрутили атрофированные жгуты мышц на костях, обтянутых посиневшей кожей. Часть конвоиров следила за строем. Арестанты должны были держать стойку смирно и внимательно наблюдать за агонией товарищей. Они продержались не больше десяти минут. Кто-то хрипел, кто-то жалобно верещал, пока стон и крик не застыл в заиндевелом горле.

Один из арестантов оказался живучим. Смерть все не хотела забирать его, и он стоял на коленях посреди затихших, и его била такая крупная дрожь, словно он бесноватый. Начальник лагеря, тут же вместе с ротными наблюдавший за «исправительной баней», отрывисто выкрикнул имя гауптфельдфебеля. Они понимали друг друга с полуслова. Пора было приступать к работам, а «помывка» затягивалась. Больше всего начальник лагеря не терпел нарушения распорядка. Допустить этого было никак нельзя.

Гауптфельдфебель передернул затвор автомата и приставил дуло прямо к дрожащему лбу. Стало слышно, как выстукивает мелкая дробь лобной кости по дулу «шмайсера». Одиночный выстрел, словно ударом наотмашь, отбросил арестанта назад, прервав его агонию. Так же экономно, по выстрелу, гауптфельдфебель выпустил в голову остальных десяти, по очереди переходя от одного к другому.

Скрюченные, грязно-белые тела вздрагивали от выстрелов на мерзлой земле, а над лагерем уже собирались чайки. Они совсем не боялись звуков выстрелов. Этот агонизирующий, по самому нутру скребущий крик чаек над головой до сих пор преследовал Отто, не давая ему спать по ночам.

VI

Хаген словно очнулся от наваждения. Совсем другой, низкий, утробный рокот