Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

– Воздух! Воздух! – беспокойно заметались по насыпи конвоиры.

Один лишь офицер сохранял видимое спокойствие:

– Этих оставить здесь. Не хватало еще, чтобы они разбежались. Нам еще ловить их, как зайцев.

Когда появились русские бомбардировщики, он шагом, собрав остатки самообладания, отошел в поле вслед за своими подчиненными.

– Оставаться на месте! – кричал он на ходу.

Не все услышали его команду. Двое штрафников один за другим бросились в бурьян. Два выстрела коротко выщелкнули в гуле, сотрясавшем небо. Арестанты скатились по насыпи, уткнувшись в стебли высокой травы.

Русские бомбардировщики вынырнули из-за туч неожиданно. Рев их моторов сотрясал воздух, наполняя такой же дрожью все внутри. Ропот животного страха прошелестел по строю штрафников. Чтобы не поддаться панике, Отто понадобилась вся выдержка зенитчика, не раз попадавшего под вражеские бомбежки. Еще секунда, и арестанты бросились бы врассыпную, не выдержав звукового катка и вида вражеских машин. Но самолеты наискось, на бреющем полете пересекли поле и устремились к станции.

Тучи черной копоти и огня взметнулись на станции, и следом оттуда донеслись глухие разрывы. Послышался железный скрежет и звон. Это скрипели колеса состава, от взрывной волны, прошедшей по рельсам.

Русские бомбили станцию. Несколько составов скопились на этом узле. Судя по взрывам, горели цистерны с топливом. Сделав круг, бомбардировщики пошли на второй заход. Заработала зенитка. Трассирующие очереди прошили воздух, не причинив вреда вражеским машинам.

На этот раз летчики перегруппировались и бомбили вдоль железнодорожных путей. Было видно, как бомбы сыплются непрерывным ручейком и следом стелется череда снопов, в которых огонь перемешан с землей, осколками и гарью.

Вдруг еще один взрыв расколол воздух над станцией. Он был такой силы, что вагоны арестантского состава дрогнули, продвинувшись на несколько сантиметров. Огненный смерч огромных размеров взметнулся к самым тучам. Русская бомба угодила в состав с боеприпасами, как раз в тот вагон, где ждали разгрузки ранцевые огнеметы для саперного батальона. Следом сдетонировали и другие вагоны, с артиллерийскими снарядами и зарядами для гранатометов. Несколько мощнейших взрывов один за другим сотрясли станцию. Тут же она окуталась в клубы черного дыма.

В разных концах поля один за другим выросли земляные разлеты взрывов. Это начали разлетаться от станции сработавшие снаряды. Один взорвался рядом с насыпью, метрах в пятидесяти.

– Уходим! Уходим! – Капитан почти бегом вышел из травы. Следом выбежали конвоиры, на бегу распределяясь в цепочку.

– Направо! Быстрее, бегом марш!..

VII

Почти сутки в маршевой колонне пешком новобранцы особого полевого подразделения двигались к месту назначения. Переход давался Отто относительно легко. Колонну сопровождала полевая кухня, и дважды устраивался привал, на обед и ужин. Впрочем, по рациону еда не менялась. Это были все те же хлеб из отрубей и похлебка из обрезков гнилой картошки. Правда, на этот раз похлебка была чуть наваристее, в нее добавили немножко пшенной крупы. Несмотря на микроскопичность этих добавок в еде, чуткий к тончайшим изменениям в рационе, желудок Отто моментально эту разницу уловил. Отто, не зная, будут ли кормить вечером, даже оставил треть хлебного ломтя после обеда, чтобы устроить себе маленький праздник и съесть хлеб по дороге.

Близость к фронту с каждым часом ощущалась все сильнее. На обеденный привал их отогнали в поле, метров на сто от дороги. Цепь конвоиров по периметру окружила сбившихся в кучу, распластавшихся на выгоревшей стерне арестантов. Неподалеку торчали из земли остовы выгоревших дотла грузовых автомобилей. Пять штук. Наверное, добыча русских самолетов. Похоже, что в воздухе они тут чувствуют себя уверенно.

С той стороны, куда направлялась маршевая колонна Отто, двигались группы раненых, остатки фронтовых частей. Это были ошметки – жалкие остатки разбитых в пух и прах частей, те самые героические носители тевтонского духа, которых без конца ставили в пример отщепенцам вроде Отто. Скорее всего, их отправили в резервные части на переформирование.

Отличить раненых от уцелевших было практически невозможно. Усталые, с отрешенными, потухшими взглядами на лицах, покрытых гарью и копотью, они брели по пыльной дороге, убитой гусеницами и тысячами каблуков отступающих и наступающих армий. Их взгляды – героев и недостойных – пересекались. В глазах доблестных бойцов вермахта не проскальзывало ни презрения, ни осуждения по отношению к штрафникам. Не было в них и эйфории, веселья и радости по поводу того, что они сумели выжить. Слишком страшной была мясорубка, через которую им выпало пройти. В этом пекле их сердца обуглились, утратив возможность чувствовать и радоваться. Их души стали как эта выгоревшая стерня на поле в приволжской русской степи. Они не утратили лишь способность чувствовать боль.

Предусмотрительные эти чертовы конвоиры. Устроили привал в стороне, чтобы отщепенцы-штрафники не путались под ногами у доблестных фронтовиков, не смущали души героев. Но здесь, на расстоянии сотни метров, их взгляды пересекались.

Они почти зеркально отражали друг друга. Сострадание и равнодушие, за которыми таилась бесконечная усталость – вот что таилось в глубине этих взоров. Усталость такой бездонной меры, для которой даже смерть не выглядела чем-то ужасным. Скорее – искупление, избавление от мук…

VIII

Расположение штрафного подразделения, куда к вечеру пригнали колонну, было уже обустроено. Знакомые Отто брезентовые палатки, наспех сколоченный из деревянных бревен корпус штаба и охраны. Только вышек здесь было восемь, еще по одной в центре каждой из сторон периметра. И сама территория подразделения показалась Отто значительно больше, чем в лагере под Глинным, куда он, бравый зенитчик, попал после истории с русским пленным. Это воспоминание мельком пронеслось в мозгу Отто, и ему показалось, что это произошло вообще не с ним. Случилось в прошлой жизни. В той жизни, где он ходил в школу, затем поступил в университет, где отец, надев свои очки с поломанной дужкой, бережно доставал с высокой полки томик Гёте и протягивал ему: «Прочти это, сынок… Ты поймешь, что называя свою трагедию “Фауст”, великий веймарец вовсе не имел в виду тевтонский кулак Третьего рейха…»[4]. В той жизни, где осталась Хельга. Фотокарточки ее он лишился еще до отправки в Лапландию. Теперь он с трудом мог восстановить в памяти черты лица и фигуры Хельги. Значит, скоро он лишится и воспоминаний о ней…

Отто думал, что они, вновь прибывшие, составят отдельную роту, как говорил об этом после прибытия поезда капитан Шваб. Но оказалось, что их группами по двадцать-тридцать арестантов распределили по ротам. Значит, во всех арестантских ротах фиксировалась значительная убыль.

«Старички» встретили вновь прибывших недоброжелательно. Позже выяснилось,