Преклони предо мною колена - Богумил Ржига

— В следующий раз споткнется конь Шимона, — смеется Дивиш. Но он знает, что прошлого не изменишь. Оно просто-напросто остается. Но будущее? Человек ведь может подчинить его себе. Особенно когда очень хочет это сделать.

— Я попрошу пани Кунгуту, чтобы она пригласила Анделу на лето в Подебрады, — выступает Бланка со своим самым лучшим лекарством.

— Если только я смогу показаться ей на глаза, — хмурится Марек.

— Ты дурачина! — вскипает Дивиш.

— Неужели ты не понимаешь? — краснеет Бланка. — Она еще больше будет тебя любить!

Марек смотрит на них и думает: «Эти двое — фонтан жизни. Сумеем ли мы быть такими — Андела и я?» Было бы очень печально, если бы он ответил «нет». Значит, он говорит, «да», и ему сразу становится лучше.

Бланка и Дивиш ждут, что он вспылит, и виновато смотрят на лекаря. Тот укоризненно качает головой и тоже ждет. Но ничего не происходит, Марек сдерживается. Ведь, собственно, эти двое говорят правду, которая так необходима ему. Самое главное сейчас — скорее подняться на ноги.

Лоб и борода Яна Пардуса выражают усталость, только в глазах не затухает живой огонь. Он слушает рассказ Марека и, без сомнения, о чем-то размышляет.

— Жаль, что ты знаком с этим парнем, — замечает он сухо.

— Что делать? — возражает Марек и поворачивается на другой бок.

— Преследуем мы свободно, но все же только преследуем, — отвечает гетман Пардус и встает. — С этим негодяем ты обязательно еще встретишься. И в последний раз.

— Еще в этом году? — спрашивает Марек.

— Да, — звучит ясный ответ. Потом Ян Пардус поворачивается к лекарю, который торчит около двери: — Ты бы поменьше слушал и получше лечил.

— Да, пан, — кланяется лекарь.

— Запрети Мареку все, что мешает выздоровлению.

— Положитесь на меня, пан.

— Ты умеешь разговаривать или нет? — Пардус стреляет правым глазом в лекаря.

— Когда больному очень плохо.

— А ты не врешь?

— Бог свидетель.

На это нечего возразить. Ян Пардус краснеет от гнева и уходит. Он не любит полагаться на небеса.

К Мареку заглядывают и пани Кунгута с пани Поликсеной. Они со своими мужьями как раз возвращаются с приема, устроенного пражской общиной в честь кардинала Карвайала. Их тяжелые юбки, украшенные жемчугами и драгоценными камнями, едва помещаются в комнате.

— Ну как ты, Марек? — дружески спрашивает пани Кунгута.

— Спасибо, пани Кунгута, — отвечает Марек и краснеет до ушей. — Завтра встану.

— Я знаю, что произошло.

Тон, каким говорит пани Кунгута, выдает ее, значит, она берет Марека под свою защиту. Почему? За рыцарский поступок, за храбрость и, конечно, за любовь к Анделе. А ведь совсем недавно она хотела разлучить молодых людей. Пани Кунгута не может не заметить, что их чувство стало большим и сильным, что Марек за любовь не колеблясь принял бы смерть.

— Только не рискуй без нужды, — торопливо говорит пани Кунгута. На лице ее отпечаток грусти. То ли она предчувствует, что произойдет с ним, то ли это предчувствие относится к ней самой?

— На приеме мы разговаривали с паном Яном Смиржицким, — замечает пани Поликсена. На ее круглом лице появляются соблазнительные ямочки. Она хочет перевести разговор с печальной темы на радостную.

— Он обещал мне, что Андела будет в Подебрадах целое лето, — говорит пани Кунгута дружески и в то же время чуть покровительственно.

— Пани Кунгута, — с дрожью в голосе произносит Марек.

— Я думала, что потерплю неудачу, — улыбается пани Кунгута, — но пан Ян оказался милее и уступчивее, чем я ожидала.

Марек поднялся на ноги. И вовремя. Папский легат Карвайал изъявил желание видеть пана Иржи у себя в качестве личного гостя. В сопровождении только самых необходимых людей. Кого возьмет с собой пан Иржи? Он обдумывает. Он не возьмет ни священников-подобоев, ни университетских магистров. Пан Иржи не собирается это посещение делать всеобщим достоянием. Его выбор падает на пана из Валечова и на Марека из Тынца. Оба говорят на латыни и преданы ему. Марек принимает приглашение со смешанным чувством удивления, радости и тревоги. Выдержит ли он испытание перед знаменитым представителем папской курии?

Они входят в дом «У слона» на углу Староместского рынка в пятом часу пополудни. Кардинал принимает их в большом зале, украшенном гобеленами с изображенными на них благовещением, поклонением волхвов, страстями Христовыми. Но Марек замечает гобелены и со светскими сюжетами: группа грациозных женщин ловит удочками рыбу, охотники крадутся за зверем, храбрые моряки плывут с поднятым парусом по морю. Мягкий ковер приглушает тяжелые шаги. Мебели в зале немного: позолоченное кресло и несколько банкеток, обитых бархатом.

Кардинал идет навстречу пану Иржи и здоровается с ним как с родственником. Пана из Валечова и Марека он не замечает. Смотрит на пана Иржи, словно понимает его чешскую речь, и в то же время внимательно вслушивается в перевод, который приглушенно раздается со стороны пана из Валечова. Марек помогает лишь тогда, когда пан Ванек не может быстро найти подходящее выражение.

Кардинал садится на золоченое кресло, и по обе стороны его становятся только что вошедшие двое молодых священников-католиков. Пан Иржи садится на высокую банкетку напротив кардинала, сзади на банкетки пониже садятся Марек и пан Ванек. У Марека сердце стучит как колокол. Эта сцена запечатлевается у него в сердце и памяти.

Легат в красном кардинальском одеянии склоняет голову и тихо молится, Марек смотрит на его продолговатое выразительное лицо. Он уже заметил, как быстро меняется выражение лица у кардинала. Так сменяются только маски. Одна снимается, другая надевается.

— Молиться — значит покориться, — поднимает голову кардинал и благосклонно улыбается. Его улыбка предназначена пану Иржи.

— Мы в Чехии тоже молимся, — отвечает пан Иржи.

— Я знаю, — кивает кардинал, и лицо его вдруг становится серьезным. — Несмотря на это, его святейшество считает, что ваше спасение в большой опасности.

— Мы верные сыны церкви, — возражает пан Иржи.

— Его святейшество полагает, что в Чехии угас дух христианской любви, — произносит кардинал, нахмурив лоб и сверкая глазами.

Мареку кажется, что он мог бы быть апостолом. Он словно создан для того, чтобы изгонять дьявола и предвещать людям царствие небесное.

— Конечно, мы люди грешные, — допускает пан Иржи. — Но, пожалуй, грешим не тем, что думаем.

Марек улыбается этим словам. Он вспоминает еретика Кржижковского. Не говорил ли он нечто подобное? Почему пан Иржи велел заключить его в башню, если