Преклони предо мною колена - Богумил Ржига

были более весомыми, обнажает меч. Заблестел на солнце и меч Марека, не остается в ножнах оружие и у прочих. Рожемберкская охрана в меньшинстве. Парни даже не делают виду, что будут сопротивляться. Они хотят жить.

— Взгляните на это скопище людское! Мне грозит опасность. Не забывайте, я посланец святого отца, — защищается кардинал Карвайал.

Его латынь утратила свою напевность. Она торопливая и краткая.

— Верните нам компактаты, — повторяет приказ Петр из Штернберка.

Мареку кровь ударяет в голову. Сколько времени пройдет, прежде чем кардинал поумнеет? Разве он не слышит крик народа? Не знает, что минута промедления — и полетят головы.

— Поезжайте со мной до первой смены лошадей, — сдается кардинал. — Я велю вскрыть багаж и верну вам документ.

— Поезжайте, — соглашается Петр из Штернберка, и вся процессия движется по направлению к Вишеградским воротам.

— Он хочет улизнуть от нас с этим документом, — замечает Марек.

— Тогда мы должны проститься со своей душой, — отвечает Петр.

Документ они получают только в Бенешове. Они злы как собаки, даже смотреть на кардинала не могут. Пусть едет дальше. Этот поступок они считают не приличествующим его сану; и, хотя он облачен в кардинальский пурпур, кто знает, что у него под сутаной.

На обратном пути их приветствует вся Прага. Они должны показать документ, чтобы люди поверили, что он действительно у них в руках. Католики прячутся по чердакам и подвалам.

Пан Иржи отдает приказ возвращаться обратно в Подебрады. Во дворе Бочека все вверх дном. Беготня, крики, брань, ржание коней. Бороды у людей развеваются, кони нетерпеливо переступают и прядают ушами. Нужны запасы еды на дорогу, фураж для лошадей. И снова стычка Яна Пардуса с Якубом Шиндлером. У них нет под рукой мечей, и они орудуют кулаками. Марек оттаскивает Пардуса, который упирается как молодой бычок, Ярослав из Мечкова успокаивает бешеного домовладельца тоже с помощью кулаков.

— Скряга паршивый! — рычит старый гетман. — Сам хочет все сожрать.

— Где его только пан Иржи выискал?

— Он же из монахов. Бывший послушник из монастыря святого Томаша. Потом уж примкнул к нам.

— Монах должен быть смиренным.

— Нет, уж лучше пусть ругается, — смеется Ян Пардус. — В наших интересах, чтобы на чешской земле было меньше монахов и больше мужчин.

За Прагой все собираются на Шпитальском поле недалеко от лагеря подебрадских воинов, которых не впустили в Прагу. Командует ими Ян из Гонбиц. Пан Иржи делит войско на три части. Первый отряд возвращается в Подебрады через Негвизды и Садскую. Его поведет сам пан Иржи и Ярослав из Мечкова. С ним поедет и экипаж с дамами. Второй отряд — через Чески Брод. Его возглавит Марек из Тынца, к нему же присоединится Дивиш из Милетинка. А третий отряд под началом Яна из Гонбиц останется, как и прежде, на Шпитальском поле. Марек лишь удивляется такому решению, у панов вытягиваются лица. Какая от этого польза? Пан Иржи разрешает задать два-три вопроса.

— Почему мы должны остаться на Шпитальском поле?

— Чтобы к нам привыкли пражане.

— Почему мы будем возвращаться в Подебрады двумя дорогами?

— Чтобы люди думали, что мы всюду.

— Что-нибудь происходит?

— Ничего, — говорит пан Иржи, сверкая карими глазами.

Итак, Марек выезжает со своим отрядом по направлению к Ческому Броду. Конь Дивиша рысит бок о бок с конем Марека. На одного из всадников налетает вихрь красноречия. Дивиша даже не волнует, что Бланка едет вместе с другими пани. Он радуется быстрому бегу коня, весеннему солнцу, шуму деревьев и разглагольствует о том, что они с Бланкой начнут хозяйничать в деревне Чиневес, которую ему только что купил отец. Дивиш не бросит службы при дворе Иржи. Подебрады от его нового дома близко: час езды верхом.

Мареку хочется одиночества, но вместе с Дивишем дорога не кажется такой долгой. Дивиш весел, остроумен и как-то по-особому дерзок. Явления, которые Марек преуменьшает или преувеличивает, в его устах приобретают свою естественную величину. Ко всему он прибавляет ироническое словечко, так что задумчивость Марека рассеивается и он обретает чувство, что не так уж беспомощен, что, пожалуй, справится с любой жизненной трудностью. Дивиш в конце концов устает болтать, так что хватает времени на то, чтобы и помолчать.

Въезжают в подебрадский замок. Первый отряд еще не прибыл, и Марек может пока наслаждаться весной, которая тем временем расположилась на обоих берегах реки. Все напоминает картины прошлогоднего августа и сентября: вольно несущая свои воды река, тени от облаков на ее глади, сочная листва на деревьях, возвратившиеся домой перелетные птицы с новым чистым оперением, зеленая трава, острые листья камыша, гнезда, где лежат яйца, тишина, полная ожидания, и солнце, колдовское солнце.

Марека будоражат, переполняют воспоминания, и теперь они просятся на волю. Пролетают по двору, входят в часовню, карабкаются на замковую галерею, сбегают вниз к клену, дышащему весенней прелестью. Быстрый бег крови, сердце, раскаленное добела, в голове калейдоскоп мыслей. Он ищет Анделу всеми чувствами, которыми его одарил бог, и всюду ее находит. Стоит только закрыть глаза — и он видит ее, стоит напрячь слух — и он слышит ее. Он мог бы проглядеть одну за другой все капли воды, и в каждой нашел бы блеск ее глаз, мог бы перебрать листочек за листочком на дереве, в в шуршанье каждого слышал бы ее дыхание. Клен позволил бы ему это, потому что знает их от начала и будет знать до конца. Именно он был виновником счастливых случайностей. Он отмечен сызмальства: его первая стрелка, едва пробившаяся из семечка, определенно вобрала божье дыхание.

Марек разговаривает вслух, но ему не хватает слов: река, ты знаешь форму ее тела; клен, ты помнишь ее волосы; небо, напомни мне ее глаза; солнце, сотвори ее тень; мои губы, повторите ее губы.

С этими свидетелями их любви Марек счастлив. Он знает, что Андела здесь снова появится. Не как тень, но живая, телесная...

Приглашение на обед к пани Алене. Что за этим скрывается? Вежливость или деликатное напоминание? Марек не знает, но принимает приглашение. В доме пани Алены его поражают изменения. Словно в театре, когда одно действие сменилось другим. Прежнюю строгость и суровость жизненного уклада, наверное, взял с собой в могилу покойник. В комнате, где пан Иероним принимал посетителей, неудобные стулья стоят в новом порядке, розовые изразцы печки пышут жаром, хотя с улицы проникает внутрь тепло, шелковые обои сияют красками, подушки обнимает легкий бархат, своды блещут золотом. Служанка проворна, как ящерица. Усаживает