Чужие свадьбы, я и Кирилл - Даяна Брук

Села на пол. Пыль, холод и немного жалости к самой себе. «Сто лет одиночества» — это как вообще? Это когда ты разговариваешь только с чайником, и он тебя перебивает? Или когда никто не звонит, потому что уверены, у тебя всё под контролем? Представила себя через десять, двадцать, сорок лет.

Я и мои банки для круп, каждая подписана аккуратно, ровным почерком: «гречка», «рис», «жизнь». Никакой драмы, только порядок и надежный Wi-Fi. Страшно не от одиночества, а от его комфорта.

Захотелось позвонить маме. Набрала. Не взяла. Экран погас, и я рассмеялась. Ну да. Жизнь тоже иногда ставит на беззвучный, особенно когда ты звонишь слишком поздно.

* * *

Сняла крышку с флакона Кирилла и пшикнула в воздух. Один раз, почти неслышно. Запах расползся по комнате, и всё вокруг на секунду ожило. Кровать будто ждала, что кто-то сейчас уронит туда куртку. Стул, что его отодвинут коленом. Даже свет стал теплее, как будто узнал знакомый голос.

Я стояла посреди этой призрачной декорации и не двигалась. Комната притворилась, что он просто вышел за зарядкой, а я, что всё ещё можно вернуть.

Улыбнулась по инерции, и в этой улыбке было больше горя, чем в слезах. Иллюзии, как Stories, живут сутки, но оставляют след. А запах, как память: выветривается последним.

* * *

В «Софии» Вера встретила меня с видом министра по делам несчастной любви, уверенно, громко и с лёгким запахом мятного оптимизма. Она стояла за прилавком, как врач, готовая выписать диагноз без анализов.

— Свободна сегодня, — сказала, не глядя в журнал. — Официально. Приказом от здравого смысла.

Протянула конверт.

— И вот тебе премия. Десять тысяч. Потрать их на что-нибудь, кроме мыслей.

— Спасибо, — ответила я, подозревая подвох.

— Не благодари. Деньги любят движение. Особенно в баре.

— Я не хочу в бар, — вздохнула я.

— Хочешь, — отрезала Вера. — Просто путаешь «не хочу» с «я взрослая и устала». А это разные болезни.

Я уже набрала в грудь воздуха, чтобы прочитать лекцию о зрелости, самоуважении и пользе тишины, но взгляд Веры был железный.

— Иди, — сказала она мягче. — Посмотри на людей, которые ещё не знают, как им повезло, что они не думают, как ты.

Я кивнула, чувствуя, как внутренний спор проигрывает внешней логике.

Когда она положила конверт в мою ладонь, я вдруг вспомнила про аренду и про то, что взрослость, это не умение пить кофе без сахара, а способность говорить «да» деньгам и «нет» драме.

Премию я взяла. Бар под вопросом. Но мысль о том, что жизнь всё ещё готова мне платить, пусть и мелкими купюрами, показалась неожиданно утешительной.

* * *

Лето в Петербурге, как культурная программа: красиво, просветительно и без лишней интимности. Воздух пропитан событиями, но не участием. Город живет по расписанию: выставки, концерты, тургруппы с флажками. А я просто шла, без цели, будто случайный персонаж в чужом фильме.

Позвонила подруге № 1 — занята. Подруге № 2 — «ой, сегодня не могу». Подруге № 3 — на море. Окей. Вселенная подтвердила статус: «временно не в расписании».

Я свернула к киоску с шавермой, купила горячую, завернутую, как надежду, и села на лавку. Петербург мимо шёл, звенел, разговаривал. Люди ели мороженое, строили планы, ругались из-за парковки, у всех был кто-то рядом.

Я смотрела на шаверму и вдруг подумала:

«Если бы я была шавермой, то кем именно? Лаваш держит форму, терпеливо обнимает хаос. Соус всё портит и делает вкусно. Морковь ответственность, курица надёжность, огурец свежесть. А я кто?»

Откусила. Рука в соусе. Джинсы в соусе. Сумка почти в соусе. Вздохнула.

«Вот и ответ», — сказала я сама себе. — «Стоило моргнуть — и вся жизнь уже на коленях».

Протянула салфетку, вытирая липкий след. Город мимо шуршал машинами и разговорами, а я чувствовала себя частью большого питерского контраста, чистые фасады, запачканные мысли. Кусочек шавермы выпал на асфальт. Голубь мгновенно клюнул его и улетел довольный, с крошкой счастья. Я улыбнулась: «Вот так, наверное, и выглядит жизнь, кто-то ест соус, кто-то ест остатки».

Поднялась. На остановке завизжал трамвай, и я пошла домой, обдумывая, что, может, зря отказалась от бара. Но, с другой стороны, шаверма дешевле, честнее и не обещает любви до утра.

* * *

У подъезда стоял Игорь, с тем лицом, с каким обычно заходят в переговорную: уверенно, с планом, с чувством, что всё сейчас разрулит. В руках ничего, но по походке было видно: он пришел с предложением, от которого, по его версии, не отказываются.

— Я подумал, — сказал он с интонацией человека, который редко думает, но, если уж подумал — значит, судьба. — Давай я перееду к тебе. Или ты ко мне. Как угодно. Я беру аренду на себя, полностью.

Пауза.

— Тебе — не работать, не волноваться, я всё обеспечу.

Я моргнула. Это звучало как реклама банковского приложения, только с человеческим лицом.

— Игорь, — сказала я, устало, но мягко, как объясняют ребенку, что Дед Мороз — это бюджетный проект родителей. — Сегодня не тот день и не та книжка.

Он нахмурился.

— Почему?

— Потому что я хочу быть одна. Не “временно”, не “переосмыслить”, не “дай мне время”. Просто одна. По-настоящему. Без сносок и приложений.

Он кивнул, решительно, как будто ставит печать на документ, который всё равно не читал.

— Я на связи, всегда, — сказал, отступая на шаг.

— А я — нет, — ответила я. — Но спасибо за попытку.

Он ещё секунду стоял, будто ждал, что я передумаю. А я подумала: если бы мужчины писали инструкции к себе, то в разделе «возможные ошибки» обязательно стояло бы пытался спасать женщину, которой не требовалось спасение. Дверь хлопнула за спиной, и лестничная клетка впервые за долгое время показалась уютной. Никаких свиданий, ни драмы. Просто я, подъезд и ощущение, что сегодня хотя бы один мужчина ушел вовремя.

* * *

Дома я включила режим «список контактов». Девочки из университета, коллеги-официантки, Нина, кто-то из старых знакомых.

— «Сегодня вписка?» — «Сегодня сериал».

— «Бар?» — «Дедлайн».

— «Посидим?» — «Тренировка».

Мир живёт, но без меня.

Вере писать, ну это слишком. Если звать спасателя каждый раз, когда скучно, потом уже никто не отличит скуку от беды.

Я положила телефон на стол и подумала, что одиночество, это не отсутствие людей, а их занятость. И тут — дзынь. Незнакомый номер:

«Здравствуйте. Я