Чужие свадьбы, я и Кирилл - Даяна Брук

— Звучит как начало мифа.

Я загнула пальцы, потому что так удобнее воспринимать многоуровневые легенды.

— Версия первая. «СОФИЯ» — это аббревиатура ещё советских времён: «Соц. отдел формирования идеологически ясности. Какая-то придуманная структура при библиотечной сети. По словам Веры, раньше книги распределяли по уровню лояльности, а она была чем-то вроде хранителя духовной чистоты.

Марина фыркнула, улыбаясь:

— Господи. Это она выдумала?

— Подожди. Версия вторая. София — это её довоенное имя. «У меня его украли, когда я вышла замуж, а потом я вернула себе вместе с магазином». Формулировка почти юридическая, но звучит как возвращение батального знамени.

— Уже лучше, — оценила Марина. — Более драматично.

— И третья, любимая. «В 1978-м я сместила директора и фактически приватизировала точку». Прямо так и сказала, будто это был переворот, а не рутинная кадровая реформа.

Марина оперлась на стол, смеясь, но тих, чтобы не расплескать чай.

— Мне нравится любой вариант, где Вера звучит как человек, который захватывал крепости.

— А она и есть такой человек, — сказала я. — Просто её крепости, это человеческие души и акции на скидку. Иногда мне кажется, что если Вера захочет завоевать район, ей хватит одной витрины и уверенного взгляда.

* * *

В первый рабочий день к Марине пришёл её формально ещё муж. Он вошёл тихо, почти извиняясь перед дверью, но сел громко, как человек, который привык заниматься тяжёлой мебелью своих собственных решений. Стул под ним прогнулся не столько от веса, сколько от слов, которые он принёс. В «Софии» даже книги настороженно притихли, будто почувствовали драму.

— Я ошибся, — сказал он. — Я испугался. Вернись.

Марина стояла за кассой, ровная, как отвес или как линия горизонта, которая уже всё решила задолго до появления корабля. Она не моргнула, не отступила, даже не поправила воротник.

— Нет, — ответила она просто. Не холодно. Не зло. А так, будто сказала «сегодня среда».

Он попытался ещё. Слова «я понял», «я осознал», «ты моя жизнь» звучали так, будто их выдали ему в ЗАГСе под залог и теперь он спешно сдаёт обратно комплект, чтобы избежать пени. Говорил торопливо, с тем отчаянным нажимом, которым люди спасают не любовь, а привычку быть рядом с кем-то, кто закрывал им быт.

— Человек за неделю не меняется, — сказала Марина всё тем же ровным тоном. Даже не осуждающим, скорее констатирующим, как кассир сообщает цену товара, который давно снят с производства.

Когда он ушел, дверь качнулась и тихо вернулась в раму. Марина вздохнула, не тяжело, а освобождающее, как человек, который наконец выпрямил спину после долгого ношения чужих надежд.

— Удивительно, — сказала она. — Когда я жила с ним, я думала, что он громкий. А сегодня, что он пустой.

И в этот момент я впервые увидела, как внутри неё что-то задвигалось: не боль, не обида, а место, в которое могло войти будущее.

* * *

Вера подошла к Марине так, как хирург подходит к пациенту перед операцией: мягко, уверенно и с тем выражением лица, которое сообщает, сейчас будет больно, но нужно.

— Вернуться можно, — сказала она, наклонившись чуть ближе. — Но только на своих правилах. Потом сложнее. Мужчины, они как тесто: если упустишь момент, потом уже не раскатать.

Марина коротко хмыкнула, будто проверила прочность метафоры на зуб.

Но Вера вошла во вкус:

— Я вот сама развелась на двенадцатый день брака. Через сутки мы решили, что бумага, не повод рушить близость. Жили гражданскими двадцать лет. Он был известным вологодским архитектором. Ходил в шляпе. Я была его лучший проект. До сих пор дом стоит. Наклонный, правда, но стоит, характер у нас обоих был с уклоном.

Марина слушала молча. Не спорила, не соглашалась, просто впитывала. Но я по глазам видела: внутри у неё эта история никак не складывается в цельную картинку. Как будто Вера говорит пазлами из разных коробок.

Когда Вера ушла на склад выписывать товар, я наклонилась к Марине и тихо сказала:

— Она придумывает.

— А если нет? — спросила Марина так спокойно, будто допускает существование альтернативной реальности с архитектурными романами.

Я на секунду представила Веру в молодости: тонкие стрелки, красная помада, поэты на кухне читают стихи про картошку, архитектор в шляпе делает барельеф с её профилем на хрущёвке… картина одновременно невозможная и абсолютно в духе Веры.

— Если правда, — сказала я, — это не отменяет того, что она сегодня за нас.

* * *

К обеду в «Софию» вошел курьер. Растерянный, будто сам чувствовал чужую неловкость. В руках держал букет, тот самый тип, которым обычно пытаются закрыть вмятину на отношениях.

— Виктория?

— Да.

Он протянул мне цветы и маленькую открытку. Степан написал:

«Попробуем еще раз?»

Я села на стул, как на короткий допрос самой себя, и быстро набрала:

«Нет. Ты хороший, но мы не подходим. Тебе нужна другая девушка. Не я».

Отправила. Букет поставила в вазу с водой, там ему будет проще пережить отказ.

— Жестоко? — спросила Марина.

— Нет. Это честно. А честное редко бывает мягким.

* * *

На вечер была свадьба. Та самая, из тех, где счастье подается красиво и с подсветкой. Шёлковый шатёр мерцал, как гигантский кокон, в котором обещают родиться две новые версии людей. Белые дорожки лежали так ровно, будто их гладили утюгом на максимальном режиме «верьте в любовь». Гирлянды висели в воздухе, как тщательно дозированная магия: ни слишком много, ни слишком мало, чтобы никто не почувствовал искусственности момента.

Но за час до первого танца невеста исчезла.

Администратор ходил по кругу, будто измерял тревогу шагами. Где она? Ведущий усиливал конкурсы до уровня, на котором обычно спасают тонущий корпоратив. Где она? Гости смеялись, фотографировались, ничего не замечали. Где она? И только подруга невесты уловила пропажу. Где она?! Но делала вид, что всё под контролем. Героиня, которая держит мир на зубах, хотя зубы уже сводит от напряжения.

Я пошла искать. Иногда на свадьбах я чувствую себя санитаром эмоциональных аварий, знаю, куда могут утечь чувства, если прорвало.

Нашла её. Через минут 5–6. Она сидела на скамейке, спина идеально ровная, руки сложены в коленях, будто она сейчас сдаёт экзамен невесты на соответствие собственному счастью. Лицо спокойное, но в глазах, тот тихий шторм, который не видно на карте, но который способен снести берег.

— Я вижу его рядом через пять лет, — сказала она тихо, глядя в темноту. — И не узнаю себя. Как будто меня заменили на более удобную версию.

Я села рядом. На