Снегири на снегу (сборник) - Олег Георгиевич Петров

компанейский, не жадный. Предложит дельце верное – квартирку обнести, а потом – винцо, патефончик, папироска «дукат», «маруськи» на все согласные. Но и на старуху бывает проруха. Опять сгорел на «горячем» и оказался в «предвариловке». Потом был суд. На этот раз раскрутился на червонец. Уже и «сидор» на этап гоношил в июньской духоте общей камеры городского «допра», когда немчура поперла. И – словно забыли про арестантскую братию господа вертухаи! Потом засуетились, погнали на станцию, набили в теплушки, а тут сверху – мать моя женщина! – как щуки на плотву, навалились тучей немецкие «лапотники» и – давай сыпать, и давай!..

До сих пор Василий не уразумел, как ему тогда подфартило из этого шухера выбраться целым и невредимым. От станции зайцем чесал!.. И куда? Дурак-дураком: к мамкиному подолу кинулся! Что она раньше все глаза слезами сожгла, – и не думал про то. Последний год, пока не спалился на краже, вообще в родимой завалюхе не появлялся… А чего там было делать? Мамашкины причитания слушать – ухи опухнут. То ли дело у «марусь» в слободке: водочка-огурчики, ласковые девочки, кореша с понятием, картишки по мелочишке, расклад паханский, ежели надо, – по полной справедливости… Это не у легавых с судейскими – хрен правды добьешься! Прокурорский хлыщ и вовсе на пятнашку губу раскатывал… Понятно, что публику на испуг брал, мол, попробуй еще кто с властями в кошки-мышки играть!.. Ага, напугал ежа голой задницей, понтяра дешевый! Эх-ма, чего там прокурор… Вот когда над головой истошным воем небо раздирает, а потом рядом бухает так, что, кажется, печенки-селезенки в нутрях поотрывались и вместе с желудком и всеми кишками просятся наружу!.. А этот нарастающий, просверливающий тебя всего, от башки до задницы, оглушительный свист, когда кажется, что сейчас остроносая стальная чушка ударит сверху точно в тебя, а перед тем, как разнести в пыль, еще со страшенной болью будет ломать твои кости, рвать жилы, размазывать тебя по земле и вплющивать в камни и песок… Вот это страшно.

Потому и кинулся обезумевший Васек, уже совсем ничего не соображая, из жуткого, клокочущего ревом огня и взрывов адового месива на станции Калининск-товарный ни куда-нибудь – к маменьке родимой очертя голову кинулся, молокосос, дрожа за свою шкуру! Куда и вся блатная развязность подевалась…

Зря бежал. Опоздал. От мамкиной хибары одна зола осталась. Гансовская фугаска ударила аккурат между родимым гнездом и соседской избушкой-засыпушкой. Куда здесь гитлеровское воронье метило – поди пойми! Городская окраина, ничего нет… А бомбер всадил несколько пудов динамита – или чего там у них в бомбах-то? – в серый от старости забор меж домишками, – и как слизнуло их, а чего не слизнуло взрывчаткой, так то огонь довершил – во всю улицу заполыхало! И спросить не у кого, что с мамкой… Да и чего спрашивать? Не маленький…

Нашел Василий посредь горячего пепелища страшную находку – материн алюминиевый гребень с зажатой в черных от сажи искривленных зубьях седой окровавленной прядью. И то потому нашел, что закинуло взрывной волной гребень далеко от жуткой воронки. Ни у кого Васек никогда такого гребня не видал – как-то, давно, мать похвалилась-де, это батя ей подарил, привез из столицы гостинец.

Батя… Его Василий и вовсе не помнит. Мальцом-несмышленышем был, когда батю забрало гэпэо – потом Василий узнает, что это за «контора» – Господи пронеси, Отец небесный! А за что забрали, что с папашкой стало – и по сей день Василий не ведает. Был боевой комэск Первой Конной Егор Мятликов с розеткой ордена Красного Знамени на видавшей виды гимнастерке – и неизвестно куда делся. А ведь, как однажды опасливо обронила мать, только и усомнился в компании таких же, как сам работяг, мол, что-то не так про Конармию сказывают. Буденный да Ворошилов, Семен Михайлович да Клемент Ефремович… А как же товарищ Миронов?.. И не поглядели, что орденоносец-инвалид, что член ВКП (б) с 1919 года и ныне уважаемый работник железнодорожного транспорта. Мда… Сгребла папашку «контора» и – перемолола неизвестно где в пыль. А теперь – ишь, как повернуло! – этой «конторе» он, сын Егора Мятликова, шестерит…

«Нет, неправильно! – строго одернул себя Василий. – Сама “контора” тут не при чем. Она там осталась, в былой мирной жизни, которой уже больше не будет никогда. Гитлера прихлопнем – другая мирная жизнь наступит. И в ней уже не будет зловещих “воронков”, разъезжающих по ночным городским улицам, не будет всех этих непоняток, когда жил человек – и нету его! И еще какой человек! Тьфу ты, разве один человек… Человеки! Много! Всяких! Папашка-то, ежели его давние боевые заслуги отбросить, – мелкая сошка: кондуктором на железной дороге работал перед арестом. А вон – Блюхер, Тухачевский…»

Что они, эти прославленные герои Гражданской войны, орденоносцы, маршалы – враги народа и германские шпионы, – в это Василий не верил. Не в масть им в шпионы подаваться! Столько лет смертным боем бились за советскую власть, такой славы народной достигли и – в шпионы?! На фрайеров россказни! Это, вот, как раз полная подстава и выходит – видать, на самом верху окопались настоящие враги! Народных героев угробить, чтобы они до сути не докопались да окорот не устроили истинным зловредным гадинам!

…Когда Василий размышлял об этом, ему становилось по-настоящему страшно. И прежде всего – не за себя. За товарища Сталина! А как доберется злодейская вражья рука до него?! Нет, такого не случится!

Василий в сотый или тысячный раз запрещал себе даже думать о подобном. Да, он вор, вернее, ранешне лез в «блатные», но не враг же народу! Щипал отдельных жирных субчиков – и что с того? А нечего жировать среди честного люда! Да и что теперь об этом… Это в той, прошлой – которой не было! – жизни осталось. Сейчас о другом думать требуется. Такое со страной случилось! Теперь уж точно – в полную завязку пойдет. Лишь бы она поскорей наступила, новая мирная жизнь! Даже представить невозможно, какой она будет прекрасной! Война большой переворот во всех головах сделала. Тут уж вся подноготная у каждого человека проявилась. Каждого война по винтику разобрала и заново собрала – другой механизм создался. Или совершенный, или никуда не годный. Последний – не жалко. Угробит его война – туда ему и дорога. А те, кто выживут и победят, – это совершенно новые люди будут. Совершенно новые!..

Это Василий и по себе чувствовал. Хочет он после войны снова в «блатари»? Категорически – нет! А чего хочет? Черт его знает! Но к прежнему – тут уж точно без возврата!