Благовест - Алиса Клима

– Вот так дела! Это что ж, и Ирка не при делах останется из-за вас?! Теперь уж понятно, почему она как малахольная ломается, – вырвалось у Вальки. – Ой! Нечаянно я! Ей-богу!.. Дура я! Я…

– Да уймись ты, – заметно погрустнев, спокойно прервал ее Ларионов. – Ты права, Валя. Только еще большой вопрос, в чем истинная причина.

– Это как? – Валька искренне удивилась.

– Да так. – Ларионов закурил, и Валька сама поднесла ему бутылку с коньяком и пепельницу, предвидя уже, что начальник сегодня из хаты вряд ли выйдет на люди. – Ты снова права, Валя. Я много пью.

– Да мне-то что? – смутилась до багрянца на щеках Комарова. – На здоровье…

Ларионов смотрел на нее печально:

– Просто это сегодня одни в петличках, а другие – в ватниках. А завтра все может поменяться. Вот женится Паздеев на Польке, а потом, допустим, случайно попадет в мясорубку и загремит по статье. Семью заводить страшно, понимаешь? Любимую женщину страшно под венец вести… Тут разве в прописном законе дело? Есть закон Божий, говорят, есть человеческий, а есть закон времени. Божий, сказано, на всех один… А на земле нас судить будут по закону времени, пока человеческие законы лукавят, а Божьим час не настал.

Валька закивала, тут же опасливо обернулась в сторону прихожей и на всякий случай мгновенно юркнула в чулан. В кухню вошел Грязлов, а за ним – Федосья.

Грязлов прошелся по спискам, понимая прекрасно, что более всех Ларионова интересовала Александрова. Фамилия ее была одна из первых, так что о ней стало понятно быстро.

Вера все последнее время работала на заготовке дров и корчевании пней. В лагпункт и деревню дров требовалось много. На корчевании были свои нормы и бригады. Пока не было сильных заморозков, работа эта была не так опасна для здоровья. Но выполнить нормы было не под силу даже крепким и молодым мужчинам-уркам.

Прочитать дополнительную информацию

Федосья покачала головой, осуждая бездействие Ларионова относительно Веры. Она смерила взглядом наполовину пустую уже бутылку и все продолжала покачивать головой, пока Ларионов не отправил ее в пищевой блок. Привезли провиант, и надо было принимать[29].

Хотя с момента приезда Веры в лагпункт прошел только год, она смогла проникнуться всеми издержками лагерной жизни. Вера практически не была задействована на общих работах благодаря воле Ларионова. Но активное взаимодействие со всеми группами в лагере позволило ей и понять и перенять многие технологии выживания.

Ларионов не находил себе места, пока она работала на лесоповале, тем более в памяти неизгладимый след оставил случай с уголовником Саней прошлой осенью. Но Вера уже влилась в систему выживания, так как понимала, что прикрытие Ларионова могло быть невечным и их вот-вот вновь разведет жизнь.

Лесоповал слыл тяжелейшим местом работы. И без того нелегкие задачи и безрассудные нормы усугублялись с осени по весну сложными и суровыми климатическими условиями. Особенно губительными были январь и февраль, когда лютовали морозы и свирепствовали северные ветра.

Народ на зоне в течение первых трех месяцев адаптации постепенно приходил к осознанию, что постоянного и абсолютного ничего быть не может. Внезапные обыски в бараках и по возвращении с работ, вечерние поверки, наказания за незначительные неурядицы и игнорирование порой серьезных проступков… постоянные смены группировок и авторитетов… нарушения (вопреки контролю Ларионова) администрацией и охранниками правил поведения с заключенными… наезды комиссий, болезни, страх за жизнь и прочие страдания в какой-то момент либо ожесточали, либо окончательно ломали людей.

Как видела Вера, последние чаще всего становились доходягами, болели, опускались и нередко умирали. Чтобы спастись, приходилось идти на любые способы выживания: от откровенной подлости и паразитирования одних зэков на других, – и до совершенствования переговорных навыков и применения самых изощренных хитростей, лжи, манипуляций, сговоров, шантажа и сотрудничества между собой и с администрацией во всех возможных формах.

На делянке уже оказалась не та Вера, что грелась под ватником урки год назад. Это была повзрослевшая и (как говорила Клавка) «обкатанная зоной» молодая женщина. В бригаде, где командовал опытный уголовник, Вера быстро освоила правила туфты. На заготовке дров методом закладки «фуфла» реальный кубометр можно было «пропихнуть» за два, а иногда – за три. Технология была элементарной: создание из штабеля куклы. В центре штабеля скрывалась пустота за счет того, что по бокам закладывались коряги, пни; пустота перекрывалась досками, и формировался полый внутри штабель, который потом обмерялся по внешнему контуру[30].

За год физического, хоть и не тяжелого, труда Вера научилась справляться с работой, требовавшей усилий. На делянке бригадир ставил ее на подрубку сучков, и она выполняла восемьдесят процентов от нормы. Большинство более слабых и пожилых женщин не могли выполнить и пятидесяти. К этому прибавлялась туфта, и к концу дня Вера сдавала план на девяносто, а иногда и на сто двадцать процентов. Ларионов тщательно отслеживал учетные ведомости и изумлялся таким показателям, даже при условии, что четверть оставалось туфтой.

Там, где нормы мерились по времени, туфта вообще процветала. Заключенные использовали каждую минуту, чтобы не работать, и хватались за дело только при сигнале об «атасе», что означало приближение контролирующих лиц. Иногда за низкую производительность наказывали не только сниженным рационом, но и «собачником»[31]. В других лагерях, где было более жестокое руководство, применялись пытки и наказания, которые порой заканчивались гибелью.

Бригадир на корчевании шутил:

– Туфту не гнать – Родину не любить!

Прочитать дополнительную информацию

По разумению бригадира, без туфты невозможно было выжить ни в одной отрасли. Либо нормы оказывались непосильными, либо люди немощными. В любом случае туфта была единственным способом синхронизации с оголтелой и некритичной государственной машиной планирования и контроля.

Вера, хоть и боялась зашлаковки речи, не смогла избежать ассимиляции, и к концу первого года уже виртуозно владела жаргоном. Вообще, уголовный жаргон историческими корнями уходил в уродливую сегрегационную политику императорской России. На зоне Веру и других зэков просвещал в этой области пожилой еврей, который при этом никак не брался оценивать ни национальную политику царского режима, ни саму «феню» и ее этимологию.

Лев Иванович Чмух (он же Лейба Абрамович Чмух) любил травить байки «за свою юность». На зоне он работал учетчиком, помогал администрации и, как говорила Клавка, «подмахивал и нашим и вашим», что означало, что он мог порой и стукануть «во имя жизни на земле», словами самого Чмуха. При каждом удобном случае он рассказывал слушателям