Благовест - Алиса Клима

И так было до двух ночи, пока Балаян-Загурская не забасила свое «Ну-ка!», что означало «отбой».

Вера пропустила разговор мимо ушей. Прокручивала в голове все мелочи дня. И в конце размышлений снова возник вопрос про Хитровку. Ее что-то в этом занимало. Она чувствовала, что в Хитровке была какая-то зацепка. Но как добыть факты? Москва была недосягаема.

Мысли Веры прервал грохот – началась побудка.

Заключенные поднимались. Кто спал в одежде – соскакивал с вагонок и шел к выходу. Кто в сменке – быстро переодевался. Нескончаемый круговорот лагерной жизни, как колесо судьбы, повторял ежедневный знакомый цикл: побудка, построение, наряды, делянка, поверка, шмон, отбой…

Но нет – то была иллюзия круга. На деле это оказалась спираль Сансары. В заданном векторе каждого дня случались какие-то новые события, выводившие участников на негаданный виток.

Во время развода из хаты Ларионова на крыльцо вышли сам Ларионов, члены комиссии и Кузьмич. Они словно не замечали построения – Ларионов о чем-то говорил с Красиным и Тумановым и даже не смотрел в сторону шеренг зэков. У ворот стояла запряженная телега. Заключенные поняли: комиссия уезжает.

И вдруг стремительно, неожиданно, как будто резко из темной пелены вырвался багряный свет зари. Задавался первый за последнее время солнечный день.

Вера невольно просияла. «Дождались!» – подумалось ей.

И общие задор и ликование словно понеслись по рядам. Никто не разговаривал, только голоса переклички врывались в тишину прохладного октябрьского утра, но все уже испытывали радостное возбуждение от понимания, что пройден еще один порог в жизни зоны: комиссия покидала «Тайгинский леспромхоз». Никто не знал ни хода проверки, ни ее результатов. Но было понятно хотя бы одно и самое главное: никого не угробили, не покалечили и серьезно не наказали.

Фролов и Касымов отворили ворота. Местные вскочили на лошадей, москвичи погрузились на телегу, и послышалось долгожданное Кузьмичово: «Пшла, кургузая! Пшла!»

Ларионов небрежно отдал честь им вслед, и телега покатилась по дороге. Он не подошел к строю зэков, но бросил через плечо быстрый взгляд на людей, входя в хату.

Через некоторое время заключенные двинулись на работы, и уже через несколько десятков минут стали нагонять телегу с комиссией. Кузьмич чуть подал в сторону, чтобы ряды заключенных спокойно прошли мимо. Конвоиры скучились у телеги, дабы образовать подобие заслона.

Бригадир первой колонны вдруг скомандовал:

– За-пе-вай!

И ряды зэков стали вливаться в строевую:

Смело, товарищи, в ногу!

Духом окрепнем в борьбе,

В царство свободы дорогу

Грудью проложим себе…[28]

Пели бойко, задорно, дружно, как никогда. Члены комиссии, оставаясь уже позади динамично шедших строев, еще долго слышали отголоски марша, дополняемого то тут, то там звонким свистом мужиков. А солнце поднималось все выше, уже рассыпая розовое золото по верхушкам деревьев, пятнами пробиваясь на дорогу.

Кузьмич причмокнул, подгоняя лошаденку.

– А ты не знаешь, можно эту песню запевать зэкам? – обратился Красин к Кузьмичу.

Кузьмич поправил казацкую папаху из стриженой овчины, которую носил с сентября по апрель, и через плечо покосился на Красина с бесхитростной и довольной улыбкой.

– А чего ж нельзя? То ведь еще досоветская строевая. Тут как ни крути, а они теперь все, почитай, пролетарии… – ответил он и снова причмокнул. – А то бы и поспали, – после некоторого молчания добавил Кузьмич. – Дорога нескорая. А день, вишь, выдался важный…

Красин устало посмотрел на покачивающегося Туманова. В тишине леса совсем уже далеко эхом слышался хор заключенных, а вокруг переговаривались птицы. Успокаивающе монотонно и глухо бухали копыта кобылки Кузьмича по влажной земле, и ритмично поскрипывала ходовая телеги.

Ларионов, войдя в хату, прямиком направился к буфету, откуда извлек бутылку коньяка и выпил сразу полстакана. Федосья переглядывалась с Валькой и показывала ей глазами, что обстоятельства образа действия она-то как раз знает всесторонне.

– Завтракать-то изволите? – спросила она осторожно.

– Грязлова вызови, – бросил Ларионов и сел за стол. – Пусть захватит наряды – посмотрю, кого он куда распределил. Валентина, налей-ка щей – горячего хочется. Пожирнее только. Федосья, скажи Губиной, чтобы в двенадцать зашла ко мне.

– Так она же в наряде – сами приказали вчерась, – остолбенела Федосья.

– Хорошо. Прикажу Грязлову снять с нее один наряд: людей мало, а дел много. На ее наряд найдешь кого-нибудь из придурков. Иначе сама пойдешь.

– Поняла, все устрою, – буркнула Федосья и, как всегда проворно, оделась на ходу и скрылась в прихожей.

– Устроит она, – ухмыльнулся Ларионов и уже немного спокойнее снова плеснул себе коньяку и выпил махом.

Валька налила к завтраку чая с травами, как он любил, и Ларионов с блаженством вдыхал его пары.

– Григорий Александрович, – протяжно начала Валька своим южнорусским говором, – можно вопросик?

– Валяй, – благосклонно ответил Ларионов, уже немного захмелев.

– А охра может пожениться с зэчкой? – спросила она, немного краснея.

Ларионов от неожиданности поперхнулся.

– Ты, что ли, замуж собралась?

– А то и я соберусь, – обиделась Валька. – Что, всем можно, а мне только щи вари?

– Но какие щи! – подмигнул Ларионов. – Кто с кем женится?

– Вот я слыхала, – продолжила немного умасленная лестью Валька, – что Полька и Дениска хотят усыновить Гриньку. Стало быть, они хотят пожениться…

– О как! Откуда вы все знаете? – усмехнулся Ларионов. – Весь день в кухне толчетесь, а знаете про всех больше своего начальника.

– На то мы и в общепите, – гордо сказала Валька. – Общепитовские всех кормят, за то им и доверяют.

– Значит, Курочкина крутит роман с Паздеевым? – улыбнулся Ларионов.

– Так, почитай, полгода как, – возмутилась Валька неосведомленности хозяина. – Как Гришка родился, так они и снюхались.

– Снюхались. – Ларионов закатил глаза.

– Вот и снюхались, – не унималась Валька и продолжала, навалившись на стол торсом и подвесив одну ногу: – Общепитовских не проведешь. Мы нос по ветру держим. Это только столичные выкаблучиваются. А мы нюху верим больше этих непонятных слов про любовь…

– То-то у тебя такой длинный нос, который ты суешь куда ни попадя, – усмехнулся Ларионов, размышляя над умозрением Вальки.

– Вот всегда вы так, гражданин начальник, – насупилась Валька. – А на вопросик так и не ответили.

– На твой вопросик имеется ответик. – Ларионов откинулся на спинку стула, млея от щей и коньяка, а еще больше – оттого, что избавился от Красина. – Вряд ли в ближайшее время они колечками обменяются. Если бы она еще по другой статье шла… А по пятьдесят восьмой – засада. Дениску могут потом упечь на хорошую пятерку, а то