Благовест - Алиса Клима

– В каких целях, не хотите ли доложить? – продолжал Ларионов напористо, но дружелюбно.

– Докладываю: в установленном порядке до политчасти довели сведения о целях и регламенте проверки ГУ НКВД. Поскольку большая часть контингента была переведена на общие работы, надобность в актовом зале отпала.

– Вот оно что, – покивал Ларионов. – А согласовать со мной вам не пришло в голову?

– Пришло, товарищ комиссар, – четко и нервно ответила Губина. – Но я…

– Вы что?

– Я… забыла. Времени не было.

– Времени на что?

Губина опустила глаза. Ларионов смотрел на нее внимательно. Было непривычно видеть ее такой потерянной.

– На подготовку к приезду комиссии, – вымолвила она обреченно.

– Но вы нашли время на проверку оружия с Кузьмичом и выявили проблему с затвором Паздеева, – заметил Ларионов, отдавая отчет в своей жестокости.

– Да, товарищ комиссар, – еще тише ответила Губина.

– Интересно. – Ларионов закурил. – Любовь Степановна, вы хорошо разбираетесь в оружии?

– Нет.

– Это я понял. Потому что, если бы вы в нем разбирались, вы бы знали, что сломанный затвор не щелкает. Он может лязгать, дребезжать, но не взводиться.

Губина сглотнула и молчала.

– Я готова пойти под трибунал, если вы меня считаете предателем, – вдруг спокойно сказала она.

Ларионов перестал улыбаться и пристально вглядывался в Губину, отчего та совершенно утратила равновесие.

– Хотите мою версию событий?

– Как решите, товарищ комиссар.

– Я давно решил это уравнение с двумя неизвестными. Узнав от Кузьмича о приезде проверяющих, многие в лагере без совещания со мной решили оказать посильную помощь друг другу и мне. Комитет разместил плакат, поворачивая внимание комиссии от важных вопросов к частным. Но об этом я как раз знал. Удивление настигло меня у актового зала, когда дверь оказалась заколоченной, дабы комиссия не заподозрила, что на зоне много расконвоированных и незанятых в общих работах. И дверь заколотил Паздеев, в чем и признался. Но тут вмешиваетесь вы и утверждаете, что отдали ему приказ, хотя никогда прежде не отдавали никаких приказов подчиненным Фролова. Зачем вы это делаете, спрашиваю себя я…

– Григорий Александрович! – взмолилась Губина.

– Это не все, минуточку. Выпейте немного и выслушайте. И я с вами выпью – хотя мне бы больше не пить, – сказал Ларионов уже сильно тягучим голосом и запрокинул разом чарку коньяка. – Далее… Вечером того же дня на построении майор Красин просит отдать ему на утеху Александрову. Кто-то из охраны стоит там, где меня не видно, но зато все слышно. Потому что, если бы тот человек видел меня, он бы заметил и мою руку на оружии.

Губина вскинула на Ларионова взгляд.

– Ну вы же не думали, что я был готов допустить насилие над моей… – Ларионов запнулся, – над заключенной моего лагеря… Над любой из заключенных, тем более над ней… И этот кто-то знает, что мой выстрел – приговор мне же. И решает взять все на себя.

По лицу Губиной покатились слезы. Она рьяно их утирала, но остановить не могла.

– Да, именно так! Этот юный человек готов был погибнуть за меня. – Ларионов чувствовал, как сердце ускорило бег. – Но все обошлось. Все, кроме одного: Красин, будучи пьяным, все же замечает щелчок замка. Но еще до выяснения этого неприятного обстоятельства мне удается получить признание молодого человека о том, что затвор взвел именно он. Затем Красин инициирует, по сути, допрос, и об этом в первую очередь узнаете вы и Грязлов. Кузьмич доводит до вас суть проблемы, потому что я зашифровал сообщение именно для ваших ушей. И вы его верно поняли. Далее, Грязлов приходит первым, Паздеев будет одним из последних. И тут – о чудо! – вы и Кузьмич обнаружили проблему с винтовкой.

– Григорий Александрович…

– Нет, погодите, Люба, – мягко сказал Ларионов. Он слегка вразвалку подошел к подоконнику и облокотился о него спиной. – Кузьмич, при всем моем уважении, не смог бы не только проверить арсенал в такой короткий срок, но и додуматься до проверки за полчаса до допроса. Это мог быть только очень испуганный и лично заинтересованный человек. Но в ком заинтересован этот человек? В Паздееве?

Губина бесшумно плакала. Ларионов протянул ей свой платок.

– Я не садист, отнюдь, – произнес он. – Да, я пьян и неуклюж. Но я способен трезво мыслить.

– Я ведь готова на все… – тихо сопела Губина.

– Вот именно! – сказал Ларионов твердо, но тепло. – И я понимаю, что Паздеев не имел ни малейшего намерения подговаривать Кузьмича ломать затвор. Человек, готовый погибнуть за своего командира, как истинный воин и товарищ, не станет подговаривать старого солдата. Его мог подговорить только самый готовый на все человек… Вы.

Ларионов вдруг подошел к Губиной и не колеблясь поднял руками ее лицо, смотря на нее сверху вниз, как он делал это с Верой.

– Какая у вас с Паздеевым связь? – вдруг спросил он.

Губина отвернулась и теперь вздрагивала от натужных, беззвучных рыданий.

– Это я все сделала! Я! – повторяла она.

Ларионов присел на край стола.

– Даже сейчас, когда все уже известно, вы молчите и не доверяете мне всецело, что обычно и делает нормальная женщина. Продолжаете гнуть свою линию и брать вину на себя. Потому что такова природа. Поистине великая природа матери… – договорил он, сглатывая ком в горле.

– Я… – Губина вдруг затихла, порываясь что-то сказать, но не в силах вытолкнуть наружу боль.

– Денис знает, кем вы ему являетесь? – спросил Ларионов.

– Нет…

– Я так и думал. Выпейте немного коньяку. Наливка – напиток не вашего калибра. – Ларионов вдруг нежно улыбнулся. – И ступайте. Вам есть кем гордиться, Люба.

Губина медленно поднялась с дивана и пошла к двери. В дверях остановилась и обернулась на Ларионова.

– Что же нам делать? – почему-то спросила она.

Ларионов пожал плечами:

– Объясниться с сыном и жить…

– Вы уж простите меня, – промолвила Губина, – но я все же скажу. А то потом никогда не посмею. Ваши родители бы тоже вами гордились, Григорий Александрович. И супруга ваша будет счастливой женщиной. Вот увидите, – закончила она и вышла, не дав ему возразить.

Ларионов долго сидел в тишине на краю стола. Он точно знал, что сегодня напьется до одурения. Никого не желал видеть. Вызвал Федосью, приказал прибраться в кухне, ни души к нему не впускать и отправляться восвояси до утра.

– Никого? – предусмотрительно переспросила Федосья.

– Верно, – повторил Ларионов. – Прикажи Кузьмичу натопить утром баню. Не до того сегодня.

Федосья и без подсказки знала, что «не до того» означало только одно: «я перебрал и не могу париться такой пьяный, а пить еще хочу и буду…»

Ларионов заглянул в кладовку, достал бутылку коньяка и