Благовест - Алиса Клима

– Хоть бараночки да ватрушки в барак захвати, – услужливо залепетала Федосья.

Вера с нежностью посмотрела на нее. Она чувствовала, что при всей меркантильности и изворотливости Федосья любила Ларионова и сопереживала им обоим совершенно искренне.

– Ты бы осталась, – робко сказала Федосья Вере, подливая добавку в плошку.

– Щи у Вали – просто восторг! – улыбнулась Вера. – «Всякий день с овощами, да не всяк день со щами», – говаривал дядюшка Архип в той жизни. Я такие вкусные щи только у Стеши моей ела. Словно к своим заглянула на час.

Глаза Веры заблестели. Она старалась улыбаться.

– Вот я и говорю, – не унималась Федосья. – Осталась бы в доме, да все бы наладилось потихоньку. А что было, то прошло. И сегодняшний день забудется! Мужняя жена о чем днем хлопочет, то ночью и не вспомнит. Останься…

Вера поднялась из-за стола и покачала головой.

– Не могу я, – как можно нежнее ответила она. – Пойду. А за еду вам – поклон…

Вера покинула кухню, на мгновение замерев у двери в спальню Ларионова. Потом решительными шагами пошла к выходу. Женщины слышали, как закрылась за ней тихо дверь.

– Погубит она мужика, – вздохнула Федосья. – Он теперь совсем истерзается. А если она наградит его презрением, как Ирка-то умеет, как есть погибнет от тоски. Жаль его, дюже жаль…

Валька тоже вздохнула:

– Может, оно и к лучшему. Сколько же можно так мучить друг друга? А его жаль… правда…

– Он без ума ведь от нее, от гордячки этой… Она-то и раньше нос воротила, а теперь и вовсе видеть не захочет. А его это вконец погубит. Я вот как думаю – он уже жизни не мыслит без нее… И убить готов, и под трибунал, и во все тяжкие – только бы Ирка была живехонька-здоровехонька рядом. Что за загадка такая? Я все равно понять не могу… Хоть режь меня, хоть топи! Ты видела, как она сегодня на него смотрела?

– Ой, начали опять! – Валька ухмыльнулась. – Хватит сочинять. Как же вы со спины лицо разглядели?

– А на что мне лицо?! – разозлилась неверию Вальки Федосья. – Ты на руки бы ее поглядела: как она его оглаживала, как касалась лица. Нет! Так только любящие бабы делать умеют…

– Если бы любила, не свинтила бы опять, – пожала плечами Валька. – Осталась бы, и делу – венец.

– То-то и оно! – прищурилась Федосья. – Говорю тебе – тут что-то не так. Между ними что-то серьезное случилось. Но вот когда? Ума не приложу. Ирку как привезли, так она и бегает от него год. То ли она знает, что он женат… – задумалась вслух Федосья.

– Женат?! – Валька затряслась от смеха. – Вы совсем уже сбрендили! Или тухлого мяса нанюхались? Или люлей вам надавал снабженец лишака по репке? Ларионова уже женили… Потеха!

Федосья суетливо перекрестилась.

– Правда! Глупая я. Болтаю не то. Да только ты молчи – все одно!

Валька перестала хихикать.

– Вы что, проболтались? – вдруг спросила она, выпучив глаза. – Хозяин не свободен?

Федосья схватила Вальку за руку.

– Сказано – забудь, что слышала, а то по твоей репе настучу! Грязлова напущу! Эх, обмишурилась я…

Валька махнула рукой:

– Ну вас! Да я что? Я и так молчу всю дорогу.

– Эх, чтоб мне пусто было! – сокрушалась Федосья. – Ларионов узнает – мне конец.

– Да будет вам! Не узнает он. Я, что ли, к нему пойду вас сдавать? А откуда вы вообще взяли, что он женат?

– Сам сказал. В первый год еще. Я ему как-то намекнула, мол, в Сухом овраге можно женой обзавестись. А он: «Хватит. Обзавелся уже одной…»

– И где же она, если он тут четыре года кукует?

– Бог ее знает! Может, обживался поначалу – не до того было. Сама знаешь, как он бывало: во все тяжкие пускался с бабами и Фроловой. А потом в Ирку влюбился, а развестись не успел. Знать не знаю – за что купила, за то продаю… Но правда в том, что меж ним и Иркой стряслось что-то посерьезнее, чем эти ее выкрутасы и причуды.

Федосья принялась одеваться.

– Поехали в Сухой овраг, – сказала вдруг она.

– Это еще зачем на ночь глядя?

– Пруста надо звать! Чует мое сердце: завтра дохтур сгодится…

– Прибьет он нас, – закрыла лицо Валька.

– Не так страшен черт, как его малюют! – уверенно заключила Федосья.

Женщины собрались, дождались за околицей Кузьмича и поехали на его телеге в Сухой овраг. Кузьмич махнул на них рукой и погладил Фараона.

–Чертовы бабы,– усмехнулся он в усы.– Опять интриги плетуть, что твои кружева. Шельмы…

* * *

Вера вбежала в барак и прямиком бросилась к Инессе Павловне. Теперь ее снова начало потряхивать. Она не хуже Ларионова измучилась за этот год. Гордость и уязвленное самолюбие бились в ней с состраданием к Ларионову и тягой к нему, возраставшей, несмотря ни на какие ухищрения воли и гордости.

Ни вероломность, в которой она его по-прежнему винила, ни грубость на первых порах их знакомства, ни слабости его, в том числе связанные с алкоголем, не могли ослабить привязанности к этому человеку. Чем больше она подавляла стремление к Ларионову, чем жестче отказывалась от него и делала выбор в пользу одиночества и собственного пути, тем яростнее ныло сердце, и тем сильнее Вера ему сострадала.

– Что-то стряслось? – тревожно спросила Инесса Павловна, откладывая в сторону потрепанный карманный сборник Ахматовой.

Вера прыгнула на нары Инессы Павловны и обняла ее.

– Я не понимаю, как прервать этот порочный круг, – прослезилась она. – Помните наш разговор в беседке? Когда Ларионов… когда с ним случился… когда он ушел в запой… Это снова происходит. Я нашла его в практически бессознательном состоянии. Он напился и ничего не понимал, даже не мог говорить… Словно другой человек! Это было чудовищно, страшно! Но потом мне стало так жаль его… Нестерпимо жаль – до боли в груди…

Инесса Павловна гладила Веру по спине, пока та завывала в ее объятиях.

– И ведь я знаю, отчего он так напивается порой и не может остановиться сутками! Знаю, как невыносима для него вся эта жизнь – не меньше, чем для нас. Страшные, угнетающие волю и человечность условия задачи… Неразрешимой, сложной, бесконечной… Мы вкатываем камень на скалу, но завтра он снова у наших ног! Новые вводные – еще более страшные, чем вчерашние. И он вынужден терпеть все это… И идти вперед, и лгать – постоянно лгать… И еще все время смерть! Смерть постоянной тенью ходит за всеми в