Благовест - Алиса Клима

его Пруст. – Прекращайте терзания и делайте то, что велит сердце. Русским в любви принимать решение головой вредно и сложно… Оттого и все эти терзания. Так нечего и начинать! Слушайте сердце. Так вы хоть не будете сожалеть о несделанном.

После обеда Пруст покинул лагерь, а Ларионов пошел в баню. Кузьмич напарил его до мозга костей, и Ларионов немного пришел в себя. Тщательно побрился, надел свежую одежду и пил чай в предбаннике.

Кузьмич сидел на лавке под окном и играл на баяне.

Ларионов невольно усмехнулся. Пруст был прав: жизнь стоит того, чтобы преодолевать трудности и ждать.

А Кузьмич, словно желая раздраконить Ларионова, запел:

Живет моя отрада в высоком терему,

А в терем тот высокий нет хода никому…

Ларионов думал о Вере. Он боялся ее осуждения и презрения. Боялся быть отвергнутым ею. Что бы Пруст ни говорил, какие бы мудрости ни приводил, Ларионов в житейском смысле не мог представить разрыва с Верой. Он нуждался в ней. Хотел видеть и слышать беспрестанно. Скучал по ней. Опасался за ее жизнь. Стремился проявлять заботу.

Он примирился в некоторой степени с невозможностью близости. Но Вера была рядом. И пока она была рядом, он этим жил. Ларионов не понимал, что делать, если Вера изгонит его из своей жизни. В какой-то момент он вдруг осознал достаточно страшные для мужчины мысли, что готов снести любые унижения, только бы не быть отвергнутым; только чтобы предмет обожания оставался доступен.

Ларионов млел, когда был подле Веры, был готов выполнять любые ее прихоти во имя возможности получать дозы радости. Он не смел до конца обнажать свои чувства перед нею. Но себе признался давно: Вера – его наваждение, его мечта. Он не смог извлечь ее из сердца за одиннадцать лет. Сколько раз ему суждено влюбиться в эту женщину? Он влюбился в нее дважды. И знал, что всякий раз после разлуки будет влюбляться в нее снова. Это было странное, изматывающее чувство. Но оно прочно жило в нем.

После бани Ларионов решился пойти на развод. Он хотел объясниться с Верой. Но не понимал, как подойти к ней и уединиться для разговора. Она поздно возвращалась в лагерь, уставала. Говорить на улице было неуютно и неприятно; решиться позвать ее в дом Ларионов не мог. Страх отказа даже в такой мизерной просьбе стал слишком велик.

Потерянный и бледный, он предстал перед построением. Вера почувствовала, как сердце тут же поскакало. При этом и радость затрепетала: он не ушел в длительный запой. Она видела в просветах меж рядов товарищей лицо Ларионова и сквозящую в нем тоску. Тот выслушивал Грязлова, изредка отвечал, не глядя на заключенных. Вера читала в его потухшем взгляде (возможно, неверно) какую-то обреченность. Сердце ее сжималось, глаза щипало. «Как было пройти все эти тяготы? – думалось ей. – Как было понять другого человека и идти с ним в ногу? Сложно. Люди сложные».

В какой-то момент они встретились глазами. На лице Ларионова мелькнула робкая улыбка, и он тут же отвернулся и снова заговорил с Грязловым.

«Он стыдится, – подумала Вера. – Стыдится своих слабостей…»

После развода все разошлись по баракам.

Наутро Грязлов выдал наряды на зоне Вере, Курочкиной, Биссер, Рябовой и еще нескольким зэкам. Вере досталась библиотека. Она полагала, что при обходе Ларионов может туда заглянуть. Готовилась внутренне столкнуться с ним. Но он не заходил. Обход делал Грязлов.

Вера, воспользовавшись ситуацией, решила поискать Гиляровского. Протирая книги, обнаружила пропажу нескольких: скорее всего, урки пустили на карты и самокрутки. Через некоторое время с удивлением выхватила с полки «Москву и москвичей». Это была небывалая удача!

Тут в библиотеку вошла Губина.

– Люба Степановна, вы же теперь отвечаете за библиотеку и книжный фонд?

– Ты что хотела?

– Вы не могли бы фиксировать каждый без исключения запрос на книговыдачу?

– Это еще зачем?

– Хочу статистику собрать: какие интересы у людей. Да и учет нужен – несколько книг уже увели.

Губина пожала плечами:

– Чудная ты, Александрова.

– Есть такое, – улыбнулась Вера.

В последующие несколько дней наряды стабильно приходили по зоне. Вера недоумевала, но вопросов не задавала.

В один из таких дней, выходя из актового зала, она увидела, что в ее сторону быстрым шагом направляется Ларионов. Вера заволновалась и не могла решить, что делать: заходить обратно в актовый зал, оставаться на месте или идти ему навстречу в сторону бараков. Из-за замешательства растерянно стояла перед клумбой и смотрела, как он приближается.

Наконец Ларионов поравнялся с ней.

– Вера, здравствуй, – сказал он спокойно и просто. – Я хотел поговорить. Возможно ли это? Я не буду долог, – добавил он робко.

Вера невольно опустила глаза от смущения, словно прошло несколько лет с момента их последней встречи.

– Конечно, – ответила она дружелюбно.

– Пройдем в учебный класс, – предложил Ларионов. – Я не хочу стоять посреди зоны под прицелом любопытных людей.

Они поднялись на второй этаж в класс, где еще недавно шли уроки.

– По правде сказать, – вдруг начала Вера, – я тоже хотела с вами поговорить. Но не вышло.

– Вышло, – сказал он с нежностью, которую всячески пытался скрыть. – Мне просто понадобилось немного больше времени, чтобы привести в порядок дела и… мысли.

– Можете тогда ответить мне на наболевшие вопросы? – сказала Вера деловито, как делала прежде.

Ларионов пожал плечами, понимая, что разговор пошел несколько в другом русле, чем он желал.

– Все что угодно, – ответил он тихо.

– Нам ничего сию минуту не угрожает из-за той комиссии?

– Нет, Вера. Нет нужды тревожиться. Там все пока утряслось.

Вера обошла свой стол и поводила по нему руками.

– Мы тут еще недавно учили людей, – вдруг сказала она, и ее раскосые темные глаза особенно заблестели.

Ларионов испытал неимоверное смущение. Как ей это удавалось? Она всегда повергала его в смятение, волнение, мгновенно лишала воли. Когда он видел ее слезы, сразу забывал обо всем и хотел лишь приласкать. Лицо его начинало искажаться от сдерживаемых порывов, и он выглядел скованным и неуклюжим в попытках усмирить чувства.

– Ну что ты, в самом деле, – хрипло вымолвил он. – Будешь ты еще учить людей: и тут, и на воле. И скорее, чем думаешь.

Вера вскинула на Ларионова взгляд. «Он родной мне», – подумала она.

Ларионов отошел к окну и какое-то время смотрел на улицу, пытаясь унять волнение.

– Григорий Александрович, второе, что надо понять, – почему мы сняты с общих работ, – продолжила Вера. – Что-то снова происходит? Это никак не угрожает вам?

Ларионов развернулся к ней.

– Нашла за что