Наступило утро - Зеин Жунусбекович Шашкин

class="p1">Эта расправа с красноармейцем окончательно решила судьбу Жунуса. Ему не по пути ни с эмиром, ни с Агзамом. Надо уходить. Всю ночь Жунус не смог уснуть: перед его глазами стоял окровавленный, со стиснутыми зубами молодой русский красноармеец, не боявшийся смерти.

Утром Жунус встретил Сугурбаева, возвращавшегося с речки с полотенцем в руке.

— Смываешь пятна крови? — с отвращением спросил он.

— Что?

— Кто из казахов так может издеваться над человеком, как ты вчера! Зверь!

— Пах! — Сугурбаев злобно процедил.— Скажи спасибо, что тебя не повесили за сына!

Жунус задрожал, правая рука сжалась и медленно полезла в карман за ножом. Но, вспомнив рекхану, он удержался и, собрав всю волю, отошел.

Глава тридцать первая

После операции, когда хирург извлек из груди Сахи пулю, врачи посоветовали ему отдохнуть в горах. Глафира нашла дачу бывшего бая Медеу в восемнадцати верстах от города. Саха часами высиживал на скамейке и любовался красотой природы. Прекрасны были отлогие горы, густо покрытые девственными еловыми лесами. Остроконечные снежные вершины Заилийского Алатау ярко сверкали на солнце, словно окрашивая все в светло-голубые тона. Узкие ущелья таинственно чернели вдали. Шумела и пенилась внизу неугомонная Алматинка, щедро усыпанная огромными валунами. Это — зримые следы недавнего наводнения, каменного потока, чуть не разрушившего город. Осень позолотила ветви берез, покрыла багрянцем листья кленов —по яркости окраски они могли соперничать с апортом. Год на яблоки выдался на редкость урожайный, от изобилия плодов гнулись и ломались ветви яблонь. Раньше, занятый по горло делами,

Саха не замечал необыкновенной красоты осени в горах. Теперь он не отрывал взора от прекрасной панорамы гор, вдыхая свежий воздух.

Левая рука его не действовала, при движении боль усиливалась. Очевидно, был задет нерв. Сагатов болезненно переживал травму руки: не хотел быть инвалидом в двадцать четыре года.

Он много думал о Глафире, с ней он чувствовал себя спокойно, но когда опа уезжала в город, сердце точило тоскливое одиночество.

Сегодня Глафира доставила Сахе большую радость. Она привезла из Верного Нашена. После пожара акына увезли в больницу, и он, подлечившись, чувствовал себя окрепшим, мог ходить без посторонней помощи, опираясь на тонкую палочку.

Сагатов с детства любил Нашена как вечного искателя правды. Его стихи, в которых был слышен стремительный бег степных коней, знали наизусть в аулах. Они проникали даже в тюрьму, когда Сагатов томился за решеткой.

Нашей в круглой лисьей шапке и светло-коричневом халате вошел в комнату, чуть закинув голову. Его скуластое живое лицо было бледным, серые глаза излучали теплоту. Следом за акыном шагал Тлеубай.

Сагатов усадил гостей на диван и, пододвинув стул, сел напротив.

— Ты меня, сын мой, бережешь, как хрупкое стекло. Думаешь, что старые кости могут сломаться? — Нашей хитро прищурил глаза.— Нет, я еще поживу на страх врагам. Моя песня не устарела.

— Она только расцветает,— почтительно заметил Тлеубай,— как яблоня.

— Яблоня! — повторил задумчиво Нашей и заговорил неторопливым тихим голосом: — Твой отец, Саха, рассказывал мне, что он в детстве посадил у горного источника Айна-Куль яблоневый отросток. Несмотря на холод, ветры и бури, дерево принялось и стало давать плоды. Так и. наша жизнь! Она поднимается к высотам счастья.

Акын помолчал и спросил еще тише:

— Но где сейчас Жунус?

Вопрос Нашена острой болью отозвался в сердце Сахи.

— я сам готов об этом спросить у вас, дорогой акын.

— Мне сказали, что он ищет счастье.

Саха болезненно поморщился. Ему не хотелось говорить об отце.

Нашей откинул голову назад и строго сказал:

— Я должен возвратить его в родной Джетысу, нельзя забыть этого человека.

— Теперь уже поздно! — вздохнул Саха.— Мой отец пошел не той дорогой. Наш народ будет смотреть на него с презрением.

— Заблуждение не есть преступление. Я пошлю к нему человека. Попытаюсь вернуть его в родное гнездо.

— Стоит ли, дорогой акын, беспокоиться,— перебил Сагатов и, чтобы переменить неприятную тему разговора, обратился к Тлеубаю: — Как курсы?

— Через месяц закончу.

— Не придется кончать,— сказал Саха.— Время не ждет. Надо ехать в Қастек, наделять беженцев землей. Ты лучше других справишься с этим делом... •

В комнату вошла Глафира и пригласила гостей к столу. Когда она вышла, Нашей произнес с усмешкой:

— В аулах возмущаются, что ты женился на русской: Ко мне на днях приезжали в больницу и рассказывали...

Саха покраснел и ответил сквозь зубы:

— Во-первых, я еще не женился. А во-вторых, кому какое дело до моей личной жизни?

— Сын мой! Я передаю тебе мнение аксакалов, а не свое. Для меня она хороша. Ты женись.

— А как же, Нашеке, вы будете разговаривать с ней, когда приедете к Сахе? — спросил Тлеубай.

— А так же, как в больнице. Я одно слово по-русски, она одно слово по-казахски. Так мы и разговаривали. Она пришла ко мне и говорит: «Сагатов салам прислал!» Я ей в ответ: «Жаксы, кзымке!» Что тут понимать?

Саха с Тлеубаем рассмеялись.

— Саха! Приглашай гостей! — крикнула из соседней комнаты Глафира.— Будете за столом разговаривать.

— Идем, идем! — ответил по-русски Сагатов и, взяв акына под руку, помог ему подняться.

А на другой день к Сахе приехали Гульжан и Бакен. Гульжан бросилась обнимать брата и всплакнула, увидев руку на марлевой повязке.

— Выздоровевший, как говорят китайцы, что новорожденный. А наш новорожденный уже ходит! — воскликнул Бакен, пожимая руку Сахе.

Саха, обняв сестру и ее жениха, с удовлетворением смотрел на их сияющие лица.

— Мама выплакала ведро слез за это время! — сказала Гульжан.

— Что же вы не взяли ее с собой?

— Қто же останется дома?

— А почему вы так долго не приезжали ко мне? — упрекнул Саха Бакена.

— Гульжан обиделась на вас. Не хотела ехать.

Девушка покраснела и с укоризной посмотрела на него.

— За что?

— За то, что вы не заступились за меня, когда я сидел в тюрьме...

— Ну, на это нельзя обижаться, мой дорогой. Басов не мог поступить иначе.

— Это он шутя, Саха! — успокоила Гульжан брата.

— Я бы хотел посмотреть, как Саха себя чувствовал после такой шутки! — проворчал Бакен.

— Ну ладно, вы подождите здесь. Угощайтесь пока яблоками. Я разбужу Глафиру,— примирительным тоном сказал Сагатов и ушел...

— Гульжан? — воскликнула Глафира.

Гульжан порывисто обняла ее. Они