Сестры Мао - Гэвин Маккри

«Уэрхауз» с момента ее основания, – появился Макс. Даже во французской одежде и после многих лет жизни за границей он выглядел рыжим лондонцем. Пара модных очков не скрывала белых кругов вокруг глаз. Худоба конечностей подчеркивала жир, скопившийся на животе и выступавший, как огромная киста. Он вошел в сопровождении француза на два десятка лет младше его: густоволосого, небритого, весьма симпатичного, очевидно, мальчика Макса, потому что на нем был такой же тонкий шелковый шарф, как на Максе, и он носил его в том же стиле – свободно перекинув один конец через плечо.

Осмотрев комнату, поначалу Макс ее не увидел: ее скрывали сохнущие плакаты. Он подошел к столу и сцепился с Кати по вопросу о том, имеет ли он право спрашивать, кто она такая и каковы ее полномочия.

– Теперь педерасты, – прошептала соседка Евы. – Крутые мужики от нас отказались и шлют пидоров.

Женщина тихонько засмеялась. Она продолжала смеяться, когда раздалось:

– Ладно, вот она! – Макс бросил спор, подошел к Еве и обнял ее. – Я знал, что в конце концов найду тебя.

Прижавшись щекой к щеке Макса, она посмотрела через его ухо. Ее соседка вновь погрузилась в работу. На ее лице застыло выражение: «Я тебя не видела, я тебя не слышала, что ты делаешь – твое дело».

– Ну и гром-баба, – сказал Макс о Кати. – Как, черт возьми, ты это терпишь?

– Она хорошая, Макс. Если не ведешь себя как мудак. И на самом деле мне здесь нравится.

– Правда? Никогда бы не подумал, что печатный цех – это твое.

Она взяла его за руку и оттащила от рабочего стола к окну.

– Черт возьми, не так громко.

Раскрытой ладонью она пригласила его сесть.

Он посмотрел на старый грязный диван и рассмеялся.

– Хватит быть такой маленькой старостой, Ева. Пытаешься все контролировать. Это революция, ты не заметила?

Мальчик Макса, рассматривавший плакаты на стенах, подошел к ним:

– Ева, да? Я Сайрил.

– Сайрил – Ева, – сказал Макс. – Ева – Сайрил.

– Очень приятно, – сказала она, когда они поцеловались.

Макс их сфотографировал.

– Не здесь, – сказала Ева, – пожалуйста.

– В таком случае давай выйдем.

– Куда?

– На площадь Сорбонны. Там планируется особый марш. Его нельзя пропустить. Пойдем. Объясню по дороге.

– Нет, Макс, я не могу. Тут много дел.

– Тсс-с. – Макс прижал палец к губам. – Хочу, чтобы ты сейчас меня послушала, Ева, хорошо?

Он говорил резким, строгим, требующим подчинения голосом.

– Твоя группа, как вы ее там называете, ждет на площади Сорбонны. Я встречу их там в шесть, как и обещал. И ты пойдешь со мной. Мы оба знаем, что так и будет, поэтому давай оставим всю эту драму и перейдем к неизбежному результату, хорошо?

– Так ты их видел?

– Ален сегодня утром проводил собрание художников у себя в квартире, и я поднялся к ним, чтобы вас пригласить. Кажется, тебя в комнате не было. Альваро сказал мне, что ты не возвращалась туда с тех пор, как приехала.

Она вздохнула.

– Что за игру ты ведешь, Ева?

– Не твое дело, Макс.

Макс снял очки, чтобы ничто не мешало торжественности его серых глаз беспрепятственно дойти до нее:

– А Айрис? Ты уехала из Лондона без сестры.

– Ее с нами не было. Нам надо было ехать. В телеграмме ты просил поторопиться.

– Я уже говорил тебе, ты недооцениваешь сестру. А это то же, что жестокое обращение. Ты видишь в ней только хиппи и думаешь, что хиппи – это…

– Новые снобы.

– Верно, а это значит, что ты упускаешь то, насколько она интересна и на что на самом деле способна. На самом деле даже способнее, я уверен, чем любой малыш в твоей группке.

Сайрил положил руку Максу на плечо:

– Макс, пожалуйста, полегче.

Она захотела влепить юноше пощечину.

– Придется извиниться перед Айрис, когда вернусь, – сказала она. – Я это знаю.

Макс подул на линзы очков и протер их краем рубашки.

– А Альваро? – спросил он. – Ты его потеряешь, ты же знаешь. Он хороший парень, а ты его прогоняешь.

– Макс, – сказал Сайрил, – будь мягче, я же сказал.

Макс не обратил на него внимания:

– Эта группка – это твои люди, Ева. Ты их отобрала. Твоя обязанность – не бросать их.

– Пожалуйста, не надо нравоучений, ладно? Как они?

– Наверное, те, что остались? Половина вернулась в Англию.

– Блядь!

Ее спину и шею сковало напряжение. Она закрыла глаза и передернула плечами.

– Ты их винишь? Тебе не все равно?

Она подождала, а потом сказала:

– Да. Мне не все равно.

– Альваро думает, что ты, может быть, тоже уехала в Лондон. Я сказал ему, что он ошибается. Я знал, что ты ни за что не свалишь.

– Спасибо.

– Я предположил, что после глупости, которую ты устроила в «Одеоне», ты просто решила залечь на дно.

– Они рассказали тебе об этом?

– Да. Но из-за «Одеона» Альваро на тебя не злится. Он злится потому, что ты исчезла, разумеется.

– Отчасти это его вина. Он ушел и не вернулся.

– Проблема не в том, что вы разделились. Он злится, да и все они, что ты не пришла к ним, в комнату Алена. Это ваше место сбора. Они тебя там ждали.

Она представила, что все они втиснуты в ту комнату – затхлую и пропахшую за эти дни.

– Пришло время с ними примириться, – сказал Макс. – Спасти то, что осталось от коллектива.

* * *

В предшествующие дни она постоянно думала о своих товарищах, и беспокойство ее все усиливалось. Айрис. Альваро. Другие члены «Уэрхауз». Где они? Что делают? Злятся ли они на меня? Она их бросила, так что повод у них был. Но она тоже была зла на них, и у нее были свои причины вести себя так. Может, их бросили, но потерялась она, – разве не так все думают? И ей было неясно, кому из них хуже.

Ее чувство потерянности не было простым, и оно не противоречило чувству дома. Она выросла в гостинице бабушки и дедушки в Блумсбери, в бывшей комнате прислуги. В то время ее родители были актерами и не могли позволить себе собственную квартиру; пока они называли себя коммунистами, дед и бабка не давали им на нее денег. В своих ложных воспоминаниях Ева свободно бродила по отелю, заходила то в одну, то в другую комнату и прикасалась к разным человеческим историям, но на самом деле она была заточена в тесной квартирке и подчинялась сотне правил о том, куда ей можно заходить, что можно трогать и что – спрашивать у персонала.