Истории земли Донецкой. От курганов до терриконов - Сергей Валентинович Богачев

На всем протяжении странствия переселенцев их оберегала чудотворная икона Одигитрии[91] Божьей Матери – святыня из Успенского скита, что располагался в Крыму, возле греческой деревни Мариамполь.

* * *

Седовласый старец в одеждах митрополита читал молитву, обратив свой взор к иконе Святой Богородцы – Девы Марии. Паства его, расположившаяся здесь повсюду – в храме, на ступенях, вдоль дорожек, уходящих в Салачыкский овраг, в роще, воздавала небесам молитву, осеняя себя крестным знамением. Множество людей прибыло ночью в это место, чтобы просить Господа и Деву Марию о милости и спасении перед дальней дорогой: мужчины, женщины, старики и дети, юноши и молодые девушки искали утешения и Божьей помощи перед тем, как навечно покинуть свою благословенную землю и податься в чужие для них края. Выбор был сделан, и даже те, кто испытывали сомнения и тревоги, обрели уверенность, что путь этот им указан свыше, что митрополит Игнатий ведёт христиан верной дорогой – во имя спасения веры, традиций и следующих поколений.

Скалы ущелья с лучами восходящего солнца окрашивались сначала в розовый, затем в белый цвет, освещая ущелье отраженным от белого камня солнечным светом. Ночная сентябрьская прохлада осела росой на листве густой растительности, и трудолюбивые пчелы, прежде чем отправиться на поиски цветочного нектара, устремились к ним, чтобы утолить жажду в блестящих каплях. Чем выше поднималось солнце, тем больше невидимых цикад треском своим оглашали окрестности. Природе были не ведомы людские страсти, она жила по своему распорядку, чтобы отдать трудолюбивому человеку свои дары, но хлебопашцам, чабанам, пасечникам, ремесленникам и торговцам христианской крови воспользоваться здесь ими уже не будет суждено.

С последними словами молитвы митрополит Игнатий – духовный отец и наставник всех христиан Крыма, трижды перекрестил верян и отступил в сторону, уступая дорогу к иконе двум молодым людям, одетым в греческие одежды. Те, перекрестившись, поклонились лику Пресвятой Девы Марии и подняли ее с того места, где она была установлена для последнего молебна в Успенском скиту. Святыня начинала свой дальний путь в неизвестность в сопровождении последних греков, армян и валахов, покидающих Крым навсегда.

Плодородная земля, столетиями дававшая потомкам великих эллинов веру, кров и пищу, больше не была для них домом. Земляки их в несметном количестве уже отправились в путь на север, к Днепру, в Александровскую крепость на подводах, пригнанных из Азовской губернии по распоряжению генерал-поручика Александра Васильевича Суворова. Несколько тысяч волов и погонщиков с подводами прибыли для того, чтобы помочь перевезти нехитрый скарб греков и их церковные святыни. Христиане уходили из ханского Крыма по зову своего митрополита и с Высочайшего разрешения Всероссийской самодержицы Екатерины Второй.

– Аккуратней, Макарий, сын мой. – Помощник митрополита Игнатия, Трифиллий, не мог доверить икону посторонним, потому призвал на помощь сына и друзей его.

– Конечно, отец, – тихо ответил Макарий, ощущая на себе взгляды сотен пар глаз своих земляков.

Юноши бережно водрузили святыню на специально для этого сбитые плотником носилки и вчетвером, под пение священников, аккуратно ступили на лестницу, ведущую вниз, на дно ущелья. Толпа верующих расступилась, пропуская носильщиков и всю торжественную процессию, следовавшую за ними. С торжественными песнопениями, со слезами женщин и молитвами старцев, греки двинулись в путь, в новую, полную испытаний и неожиданностей жизнь.

* * *

– Ты чьих будешь? – Писарь в солдатской форме расстегнул верхнюю пуговицу мундира, изнывая от жары. Он и ещё несколько откомандированных для этого штабных уже который день переписывали всех выходящих с обозами греков. Генерал Суворов приказал в точности фиксировать и фамилии, и количество, и выводимые подводы. Чернила расходовались банками, а бумагу подвозили каждое утро.

Макарий недоуменно пожал плечами, он с большим трудом понимал язык этих русских. Мог изъясняться и с турками, и с татарами, и с греками – урумами[92], а вот с русскими ему было тяжело – в смысл длинных предложений он даже не пытался вникнуть.

– Батька твой какой фамилии? – допытывал писарь почти каждого, кто подходил к столу.

В ответ было молчание, будто писарь разговаривал с немым. Макарий всеми доступными способами, обрывками знакомых слов, похожими на мычание, пытался сказать солдату, что не понимает.

– Ну, отец, отец, понимаешь? Кто твой отец? Фамилия как его? – не унимался писарь. Генерал Суворов требовал прилежности при сведении ведомости и строго указывал, что подсчеты эти лягут государыне на стол, потому каждого расспрашивали досконально.

Слово «отец» заставило Макария улыбнуться – оно было ему знакомо. Диалог стал налаживаться. Юноша со свойственной ему экспрессией ответил:

– Отец! – далее жестами он показал священника.

– Поп, что ли? – Писарь с облегчением вздохнул. – Слава тебе, Господи! Договорились-таки. Я – Василий. А ты?

– Макарий, – ответил молодой человек.

– Василий Иваныч, уймись уже, ты так кричишь, что я ничего не слышу. – Писарь за соседним столом краем уха слышал все происходящее. – На Руси им жить, кто ж их фамилии разберет-то? Священника сын – так и пиши: Попов.

– Ты понял, Макар Попов? – Писарь удовлетворенно сделал отметку в ведомости и еще раз повторил: – Запомни, Макар, ты – Попов! Так жить тебе проще будет.

– Попов, – повторил Макарий.

– Вот, молодца, Макарка, наш человек. Храни тебя Господь, Попов! Следующий!

Макар, прогнав волов дальше, где скапливались в обоз прошедшие писаря его земляки, попросил друзей не отлучаться от повозки, а сам, набрав из мешка сушеных фруктов и прихватив кувшин с водой, побежал вперед. Среди множества подвод ему нужно было найти одну – ту, в которой сидела девушка с миндалевидными глазами, правильными чертами лица и черными, как воронье крыло, волосами, собранными аккуратно под платок.

Бесконечные лица, ставшие уже знакомыми за время перехода от ущелья к Перекопу, одинаково одетые люди, кричащие малыши – всё это было необычно и тревожно. На каждом привале он бегал вперед, чтобы повидать свою любимую – дочь рыбака Галию, за что получил выговор от отца – его миссией было не оставлять ни на минуту подводу, в которой была уложена церковная утварь, кувшины и бурдюки с водой, провиант и бочка с солониной.

Сам Трифиллий и митрополит Игнатий следовали во главе колонны в каретах, запряженных четверками лошадей. На фоне недостатка гужевого транспорта это могло показаться излишней роскошью, но имело смысл – в случае нападения татар на обоз, возница должен был гнать вперед без остановки. Предосторожности эти были не лишними. Зная вспыльчивый нрав Крымского хана Шихин-Герая, Суворов приказал взять последний обоз под усиленную охрану и оказался прав: завидев русских кавалеристов, турки не решились приближаться и обыскивать переселенцев. Их