Истории земли Донецкой. От курганов до терриконов - Сергей Валентинович Богачев

твои братья могли удостовериться в серьезности и праведности наших помыслов. Это Макарий, мой сын. Разве был бы он здесь, если бы в мыслях моих поселился червь предательства паствы своей? Для этого я его взял? Для того ли ночами мольбы свои воздавал перед ликом святым, чтобы предать потом вас всех, находясь рядом? Нет же! Лишения все мы достойно вынесем, ибо каждому дается столько испытаний, сколько может человек вынести, а мы сильные, – спокойно молвил священник.

– Не говори о помыслах своих, Трифиллий! Делом докажи! Ты список с иконы показал, но не Святой лик Богородицы из скита, ты хотел обмануть нас, так что не удивляйся, что люди тебе не верят!

– Ну что же… Тогда скажу следующее. Богородица ведет нас, защищает нас. И мы должны защитить её и спасти. С этого момента не только я и мой сын несем за нее ответственность, но и все вы, возжелавшие убедиться в честности нашей. Макарий, открой бочку.

Сын вопросительно посмотрел на отца, дабы убедиться в серьезности его намерений – перед походом Макар получил инструкции отрицать всё, скрывать самый ценный груз и от русских, и от татар, и от своих.

– Да, да, сын мой, сбивай обруч. Это мой тебе приказ. Люди хотят видеть свою хранительницу, и никакие обстоятельства не могут тому помешать.

Макар взял деревянный молоток, долото, и несколькими ударами по кругу снял верхний обруч. Крышка поддалась легкому нажатию, стала ребром, и Макар её легко вытащил. Перекрестившись, юноша запустил в бочку, наполненную на дне камнями для тяжести, а сверху опилками, обе руки в поисках сокровища крымских греков. Прямоугольный сверток, добротно упакованный в полотно и обвязанный конопляными веревками, перекочевал из своего тайного убежища в подводу.

Разрезав ножом узлы, Макар распустил обвязку и бережно развернул ткань. Взору толпы предстал лик Пресвятой Богородицы в окладе. Тот, которому молились они, их отцы и все предки в нескольких поколениях.

Люди, только что желавшие расправы, упали на колени и стали читать молитву…

* * *

Обоз продолжил свой путь. Оставляя за собой сотни могил, теряя родственников, сгоревших в бреду горячки, терзаемые голодом и холодом, христиане упорно двигались в сторону Екатеринослава, где вдоль русла реки Самары должны были найти они свое пристанище, свой новый дом.

Трандафил исхитрялся ловить рыбу в тех редких водоемах, что попадались по дороге, иногда бил дикую птицу, но его добыча была мала и несущественна для него и дочерей. Проще было тем грекам, которые гнали скот. К Новоселице[94] с обозом пришла одна только десятая часть отары, остальное поголовье резали по пути, и только это помогло выжить путникам и поддержать здоровье больных.

– Пей, пей… – Неестественная бледность, сыпь на лице, тусклый взгляд и худые дрожащие руки возлюбленной доводили его до исступления. Лекарь нашел у больной лихорадку, но ничего из того, что было доступно, посоветовать не мог. Сушеные травы подошли к концу, а собрать новые не представлялось возможным – осенние дожди поливали сухую, выгоревшую траву, бывшую когда-то весной ярким зеленым ковром. Поить отваром мяса, кормить и надеяться, что молодой и сильный организм совладает с болезнью – это все, что оставалось делать. Галию поили бульоном и уговаривали съесть хоть кусочек вареной баранины – Макар у чабана сменял овцу на тулуп и забил ее на стоянке, но девушка не могла даже смотреть на холодное мясо. Его запах вызывал у неё отвращение.

– Долго ли еще идти? – спрашивал Макар у отца, и тот его успокаивал, что осталось не более трех дней.

Повозки, истрепанные ветрами, крытые тканями вперемежку со шкурами забитых животных, уже двигался вдоль русла реки, берега которой просматривались из-за густой растительности. Громадные ивы, наклонившись над водой, своими ветками касались ее поверхности, из зарослей камыша при любом резком звуке взлетали испуганные птицы. Трандафил всё чаще отставал от обоза, пытаясь поймать рыбу, и это ему удавалось: улов был прекрасен, но не вся добыча была ему известна. Особенно понравилась длинная, серо-зелёная в тёмных пятнах рыба с зубастой пастью, о которой он слышал от земляков, промышлявших по ту сторону гор: нежное мясо, почти без костей, было волшебно вкусным – хищник нагулял за лето жирок и теперь сам стал добычей путников.

Казалось, что все тяготы перехода остались позади – обоз достиг своей цели. Крытые соломой и камышом крыши избушек уже виднелись среди жёлтых крон клёнов, тополей и дубов, дым из печных труб, звуки петушиного крика и пасущиеся рядом коровы – этот пейзаж разительно отличался от их родных мест, но был мил взгляду путников…

* * *

Опираясь на свой посох, митрополит Игнатий встал со своего кресла, чтобы держать речь пред священниками, прибывшими с ним из Успенского скита.

– Братья мои… Собрал я вас для того, чтобы сказать следующее: предназначение свое мы выполнили, и народ греческий из земли татарской увели. Мы остались сами собой, мы остались греками, и нет у меня ни тени сомнения, что поступили мы правильно. Потомки благодарить нас будут, но сегодня, здесь и сейчас, народ наш терпит многие беды. Обещанного мы не получили, и груз на моих плечах лежит тяжкий. Намерен я, милостью Божию, держать путь ко двору, говорить императрице о лишениях и тяготах, переносимых христианами-греками. От оных защитить нас стремилась, торопила и кров обещала. Назад дороги нет, как и нет сил моих больше слышать речи людей наших… Помолимся, братья…

Игнатий повернулся к лику Богородицы, осенил себя крестным знамением и стал читать молитву. Святые отцы встали с мест своих, стали у митрополита за спиной, и молитва стала звучать громче…

* * *

…Зима прошла в лишениях и болезнях. Обещанных деревень греки на месте не нашли, селились где попало, теснясь по нескольку семей в одном доме. Те же, кому крыши над головой не досталось, ютились в повозках, а ближе к зиме начали строить землянки, чтобы хоть как-то укрыться от непогоды. Эти жилища лишь малой своей частью возвышались над землей. Порой только дым трубы, возвышающейся над бревенчатой, покрытой камышом крышей, обозначал, что здесь живут люди. От холода и постоянной влаги в этих жилищах дети и старики болели и умирали – хоронили их десятками, гибла скотина, которую нечем было кормить. Роптание и разочарование усугубляли и без того тяжелое положение дел. Греки открыто высказывали свое недовольство митрополиту и только его непререкаемый авторитет еще помогал сдерживать ситуацию, но так продолжаться долго не могло.

– Отец наш, а что прошение наше императрице, которое через Суворова передали, возымело свое