Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

– Ярославку надобно скинуть! – загремел, с громким стуком поставив на стол пустую чару, Зеремей.

– Надобно Чагра свалить, а о князе после порешим, – заметил осторожный Василий Волк.

– Что ж, может, оборужим холопов, рванём в княжий терем? – предложил Гремислав Ратшич.

– И далее что?! У Чагровичей повсюду люди оружные расставлены. Нет, рано, рано! – покачал с тяжёлым вздохом головой Коснятин. – Придётся мне рати на Волынь вести. Подготовиться надобно нам, бояре, просчитать всё, продумать, не промахнуться чтоб. Сплеча рубить – голову потерять можно. О том помните, не забывайте.

…Рати уходили на Волынь. Коснятин, верхом на статном белоснежном скакуне, ехал впереди войска. Перед глазами его простирались холмы, вдоль дороги зеленели дубравы. Звенело оружие, в обозах везли тяжёлые доспехи. Мрачные думы боярина оборвала лихая походная песня. Он слабо улыбнулся, скривив уста.

Глава 31

Занимая один город за другим, объединённая галицко-волынская рать быстро достигла берегов могучего Днепра. Здесь, на круче, в хорошо укреплённом Вышгороде, засел один из главных недругов Мстислава – князь Давид Ростиславич.

Крепость обложили со всех сторон, так, что, казалось, мышь не проскочит. На добрую версту[163] раскинулся на прибрежных высотах огромный воинский лагерь.

Реяли на ветру знамёна волынские, галицкие, луцкие, бунчуки союзных торков[164] и берендеев. Первый приступ, яростный и стремительный, был уверенно отбит. Стоял в воздухе запах смолы, льющейся на осаждающих с заборолов крепостных стен, свистели стрелы и сулицы, звенели доспехи, гудели боевые трубы.

Воевать не хотелось вовсе. Расставив вокруг лагеря сторожей, боярин Коснятин устало плюхнулся на кошмы в своём шатре. Сидел, поджав под себя ноги, пил кислый половецкий кумыс, вздыхал тяжко. Сколько лет мечтает он отомстить князю Ярославу за гибель отца под Теребовлем! Сколь долго носит он в себе, не даёт вырваться наружу лютой злобе и ненависти! Так не настала ли пора?.. Или ещё немного подождать, потерпеть самую малость, чтобы потом ударить наверняка?! Плод должен созреть и упасть к ногам. Он уже дозревает… Он почти дозрел…

Тихо звякнула приздынутая из ножен сабля. Гридень протиснулся в шатёр, вымолвил встревоженно:

– До тя тут, боярин, человек некий. Молит впустить.

– Что ж, пропусти. Погляжу, кто таков. – Коснятин насупился.

Воин в кольчуге, держа в одной руке шелом, а в другой – писаную на бересте грамоту, опустился напротив Серославича на кошмы. Сказал вполголоса, так, чтобы никто лишний не услыхал:

– От князя Давыда послан аз. Предлагает тебе князь Давыд двести гривен. Уведи своих галичан домой. Что тебе Мстислав? Что его властолюбие? Двести гривен – немалая цена для нашего с тобой мира.

– Хочешь, чтоб я волю князя Ярослава нарушил?! – с ледяными нотками в голосе перебил его Коснятин.

Ратник не стушевался, не поник головой, улыбнулся он в ответ лукаво и продолжил гнуть своё:

– Князь Ярослав далече. Ничего не сведает. А тебе зачем воевать? Разве двести гривен – малая цена за мир?

…Ударили по рукам. Тою же ночью позвал к себе в шатёр сын Серослава полкового попа, преданного себе человека, и велел писать на листе харатьи[165] подмётную грамоту, якобы от Осмомысла. По грамотке той выходило, будто велел князь Ярослав ему, Коснятину, стоять с войском под Вышгородом не более пяти дней, а затем возвращаться в Галич. К грамотке прикрепили поддельную княжескую печать, благо имелся у Коснятина на такие дела челядин-умелец.

Утром, с рассветом, приказал Серославич галичанам снимать осаду и готовить обоз.

Князь Мстислав, разгорячённый, гневный, сам прискакал к Коснятину в лагерь. Читая грамоту, он раздражённо раздувал ноздри. Наконец в сердцах отшвырнул харатью в сторону, окинул Коснятина испепеляющим взором, крикнул, захлёбываясь от негодования:

– Ты!.. Ты!.. Разберусь с тобою опосля! И со князем твоим!

Умчался прочь во главе бряцающей оружием и доспехами свиты грозный всадник, развевалось за спиной у него алое корзно, ярко блестел в солнечных лучах золочёный остроконечный шишак.

Коснятин облегчённо положил крест. Кажется, вышло. Ярославу он скажет что-нибудь, придумает. Соврёт, что не хотел зря губить ратников и что Мстислав всё время посылал галичан в самые опасные места боя, жалея свою дружину. Двести гривен на дороге не валяются – большой куш. Есть ради чего рисковать.

Скоро снялись галичане, оставили воинский стан под Вышгородом, ушли по дороге на Мунарёв. А ночью, когда отдыхал Коснятин в походном возке после «трудов праведных», бесшумно вполз к нему с окровавленным ножом в зубах некий ворог.

Шарахнулся от него в испуге Коснятин, прижался к дощатой стенке.

– Не боись, боярин! – Неизвестный спрятал на поясе нож, выпрямился в полный рост и глухо рассмеялся. – Чё, не признал?!

– Дорогил! – Душа Коснятина ушла в пятки от ужаса. Узнал он в пришельце с ножом Мстиславова дядьку-вуя.

– Ага, он самый. Ты не кричи, не то, яко петуха, прирежу. И знай: сторожей твоих мы порешили. Один возница живу остался, под кинжалом удальцы мои его держат. Тако вот. Мои люди, боярин, тя топерича охраняют. Чё, не рад?

Дорогил опять рассмеялся, едко, скрипуче, противно. Он по-хозяйски расположился на скамье.

– Да ты садись поближе, не боись. Рассказывай, как моего Мстислава предал! За сколько гривен? За двести? Тако ить? Дак я тя выведу на чисту воду! А грамотку подмётную ты сочинил?! Не писал ить её Ярославка! Лукав ты, Серославич, да токмо меня тебе не перехитрить!

Нечего сказать было на это Коснятину. Понял он, что угодил в расставленный хитроумным волынским лазутчиком капкан. Зубы его отбивали барабанную дробь, тело прошиб холодный пот. Всё теперь для Коснятина было потеряно. Ждал его впереди княжеский гнев, заключение под стражу, а там и поруб вонючий, и кат с дыбой, и смерть мучительная.

Тем часом Дорогил продолжал гнуть своё:

– Чё, выдать тя князю?! Чтоб под стражей тя, в цепях в Галич привезли?! То я могу!

Коснятин молчал, лишь глотая слюну. Не дождавшись ответа, Дорогил неожиданно предложил:

– А может, боярин, по-иному мы наши дела спроворим? Может, не выдавать мне тебя? Говоришь, двести гривен. Да, немало, немало. Послухай-ка… Давай гривны поделим. Сотню мне, сотню – тебе! А князьям ничё и не скажем. А?! Каково?!

Исподлобья недобро глянув на противную расхмыленную рожу Дорогила, Коснятин обронил:

– А коли обманешь?.. И гривны возьмёшь, и князю скажешь.

– Какой мне в том толк… Мстислав меня давно от ся отодвинул. Забыл, как я его, младого, растил, как учил уму-разуму. А Ярославка твой мне –