Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

«И мне он – ворог!» – едва не сорвалось с уст Коснятина.

Сдержался, не стал открывать волынскому волку душу. Молвил скупо:

– Согласен, боярин. Поровну гривны поделим. Для меня иного нет.

– Вот и славно! – Дорогил снова расхмылился. – Гляжу, понятлив ты. По рукам, стало быть. Но помни, ежели что… Добраться до тебя я завсегда смогу…

Забрав серебро, Дорогил исчез из возка, провалился в непроницаемую тьму безлунной ночи. Коснятин до утра не сомкнул очей. Со слезами шептал он молитву, крестился и опасливо посматривал по сторонам, словно в тёмном углу возка мог таиться страшный вражеский лазутчик.

Глава 32

Дорогил сидел на лавке в горнице, прислушивался к доносящимся из-за двери в соседний покой звукам, мрачно покусывал седые вислые усы. Там, за дощатой стеной в ложнице умирал князь Мстислав.

Как только воротились они во Владимир после безуспешной осады Вышгорода, Мстиславу стало худо. Бросало его то в жар, то в холод лютый, такой, что всё тело била дрожь. Мучили нестерпимые боли в животе. Князь страдал страшно, ночами не мог спать, стонал и с каждым днём терял силы.

Истончилось лицо, стало схожим с иконным ликом святого, некогда неимоверно сильные богатырские руки исхудали и бессильно свисали, словно плети, мослы резко проступали под мертвенно-бледной кожей. В одноглавом соборе Успения, который Мстислав «сам создал», попы и монахи горячо молились о выздоровлении страждущего. Но болезнь не отступала, она приковала доселе могучего ратоборца к одру и одолевала его, день за днём, час за часом. Жизнь гордого, прямодушного Мономашича клонилась к закату. Вот ведь и молод был ещё, едва сорок лет стукнуло, и мог бы, кажется, ещё многого на этой бренной земле добиться, и за стол великий побороться, ан нет. Одному Всевышнему ведомо, кому какой длины путь уготован на белом свете.

Дорогил проводил у ложа умирающего вскормленника своего долгие, медленно тянущиеся в тишине часы. В последние годы отодвинут был стареющий седовласый дядька-вуй[166] в сторону от больших дел, в основном исполнял мелкие малозначительные поручения. Во многом несогласен был Дорогил с Мстиславом, ругал князя за его союз с Галичем, за распри со смоленскими Ростиславичами, двухродными своими братьями. Молчать проведчик-сакмагон[167] не умел, резал напрямую правду-матку, а таких людей в княжеском и боярском окружении не любили. Но в день, когда с рёвом ворвались в Киев вражеские рати и подвергли стольный город неслыханному разгрому, ближники Мстиславовы почти все полегли на стенах и на улицах. Тогда, в лихую годину, вспомнил князь о кормильце своём, вновь приблизил его к своей особе.

Жаль, недолго осталось Мстиславу жить. Чудо разве может уберечь его от смерти. И приключится смерть сия через день-другой, не позднее.

Горестно вздыхал Дорогил, чесал пятернёй кудлатую седеющую голову, размышлял, как ему теперь быть и что предпринять.

…Мстислав вызвал к себе из Луцка младшего брата, Ярослава, велел целовать ему крест в соборе Успения пред боярами и священниками, что не посягнёт на владения Мстиславовых сыновей и останется княжить в прежней своей волости. Князь луцкий крест поцеловал с готовностью. Что ж, малый владетель довольствуется малым. С этой стороны опасности Дорогил не ждал.

А вообще он только сейчас, сидя в горнице владимирского дворца, начинал соображать, что открываются для него со смертью Мстислава неплохие возможности. Сыны Мстиславовы ещё невелики летами. Самый старший, Роман, обретается далеко, держит стол новогородский. Покуда сведает об отцовой кончине, покуда приедет, а то и не приедет вовсе… Остаются Святослав и Ярополк. О княжиче Всеволоде и толковать нечего – мал вельми. Княгиня Агнесса – баба властная, бойкая, но будет убита горем, в сторону б её отставить! Вот тогда… Тогда можно б и развернуться…

Перестал Дорогил горестно вздыхать, кусать усы и чесать голову. Тряхнул седыми кольцами кудрей, кликнул княжеского холопа, велел принести кружку светлого пшеничного ола. Медленно пил холодный, только что из погреба, пенный напиток, рассуждал про себя, думал думу.

Опорожнив оловянную кружку, Дорогил резко встал. Глянул в забранное слюдой высокое окно. Солнце стояло в зените, отражалось в свинцовом куполе – шеломе Успенского собора. По мосту через Смочь маячили гружённые спелыми яблоками и зерном телеги.

Мысли Дорогила прервали торопливые шаги.

– Преставился князь Мстислав Изяславич! – громко возгласил вышедший из покоя епископ.

Дорогил влетел в ложницу. У изголовья умершего билась в рыданиях княгиня Агнесса. Святослав и Ярополк, два растерянных паробка, испуганно озирались по сторонам. Епископ стал медленно и тихо читать молитву. В окостеневших ладонях умершего мерцала тонкая свечка.

Обронив скупую слезу, Дорогил встал на колени перед телом покойного князя и размашисто положил крест.

…Вечером в горнице дворца собрались в траурных одеждах видные волынские бояре. Дорогил решительно занял место во главе стола. Никто не возразил, и это уже было хорошо. Молвил Мстиславов вуй веско, прерывая тягостное скорбное молчание:

– Помер князь Мстислав! Осиротела земля Волынская! И собрались мы тут, дабы помыслить, как топерича быти. Тяжёл был меч княжой, и во чьи руци его передать, должны мы порешить.

– К Роману надобно послать, в Новый город, – предложил боярин Онуфрий.

Решительно отверг эту мысль мрачный Дорогил.

– Покуда станем мы сожидать Романа, сколь воды утечёт! Да и приедет ли он к нам из Нова города?

– Воистину, – закивали головами бояре.

– Думаю тако порешить, – продолжил Дорогил. – Меж сынами Мстиславовыми надобно Волынскую землю поделить. Святославу дать Берестье[168], а княгиню с молодшим княжичем, Всеволодом, отослать в Белз. Во Владимире же, мыслю, посадим князем Ярополка.

– С чего енто ты тут распоряжаешься! – осадил Дорогила тучный Василий Жирославич.

– Пото как вуем был я князю Мстиславу. Мысли его многие ведал. Окромя[169] того, завещанье Мстиславово у нас есь. С печатью златой, – зло процедил Дорогил. – Кто того не ведает, пущай попусту горло не надрывает!

– В грамоте княжой не так записано. Владимирский стол старшему своему сыну, Роману, завещал покойный князь Мстислав! – возразил Онуфрий. – Ярополку же Червень полагается.

– Да говорю ж, далёко Роман! Не приедет вборзе, да и приедет ли вовсе – неведомо! – с раздражением выкрикнул Дорогил.

До утра почти спорили бояре и в конце концов приняли Дорогилово предложение. Не зря объехал он заранее многие боярские терема, не зря потратил часть отобранных у Коснятина гривен.

Княгиня же тем часом отослала в Новгород, к Роману, скорого гонца. Да только затерялся след его где-то в пинских болотах. Никто во Владимире не проведал, как ночью, тайно вослед ему унырнули за