Тедди - Эмили Данли

опрометчивых поступков, слишком стара, чтобы притвориться, что это было просто очередное приключение. Все остальное побледнело, высохло, осыпалось, кроме выделяющихся на лице влажных розовых губ. Я знала, что если буду дышать носом, то меня снова затошнит, поэтому держала рот приоткрытым. Они все-все увидят – и возненавидят меня.

И будут правы. Что я смогу сказать в свою защиту, если вся правда будет написана на лице? У меня перед глазами уже стояла надвигающаяся толпа, и как я могла с ней поспорить? Лицо Дэвида, его ярость. Голос матери в телефоне: «Тедди, какой позор. Ты гадкая, Тедди». Дядя Хэл, наверное, даже не будет со мной говорить, но я представила, как они с матерью сидят на заднем крыльце нашего дома на Беверли-драйв и обсуждают, что со мной делать.

И неважно, что будет дальше – хотя я хорошо представляла себе Дэвида, вышвыривающего меня из квартиры, как в слезах и поту лечу из Чампино, молчаливое осуждение со стороны семьи, неизбежную необходимость прятаться, – при любом раскладе меня всегда будет преследовать это фото. До конца моей жизни любой желающий сможет получить подтверждение – подписанный, вывешенный на всеобщее обозрение снимок блудливой женщины, обнажившей свое толстое бедро в самом центре Рима.

Я вернулась в квартиру Мауро, к расшатанному столику, на котором меня дожидалась обличающая фотография, и хлебнула еще «Амаро», проглотила – а почему бы и нет?

– Не переживайте, – сказал Мауро, пока я стирала косметику, скатавшуюся под слезящимися глазами, – вы прекрасно выглядите.

Забавно, но он был прав. Даже в плохие дни мое лицо выглядело привлекательно. Выраженные скулы, оформленные брови. Возможно, нижняя челюсть и крупновата для женской и ямочка на подбородке похожа на мужскую, но ведь Мэрилин это не мешало? И Брижит была просто прелестна. Я обладала изящным станом, и только кожа – стареющая, начинающая обвисать, а теперь еще испещренная сосудами, полопавшимися вокруг глаз от плохого самочувствия, – обнажала ложь, выдавала меня настоящую.

Я взглянула на Мауро, пытаясь понять, стоит ли что-то за его замечанием – вдруг он собирается предложить мне выход из ситуации? Назвать условия сделки. Но, похоже, он просто был добр ко мне, а кроме того, вполне мог искренне так думать. Он терпеливо смотрел на меня и выжидал.

– Что вы хотите с ней делать? – хрипло спросила я. Горло саднило, я ощущала кислый привкус и, кажется, кровь.

– Ну, – медленно ответил Мауро, кончиками пальцев прижимая фото к столу, разглаживая, а потом снова приподнимая края, теперь уже не глядя на меня. – Знаете ли, красивая фотография вышла. Такая страсть. Как в танце.

Когда я ничего не ответила, он продолжил.

– В Gente за такую заплатят триста тысяч.

Даже понимая, что сумма названа в лирах, а не в долларах, я ахнула. Не смогла сдержаться. Речь шла почти о пятистах долларах.

– Но почему? На ней нет знаменитостей. Кому какое дело до этой фотографии?

Услышав это, он рассмеялся.

– Уоррена Кэри знают все. Как же «Неделя на Рио-Гранде»?

Он насвистел несколько низких зловещих нот – главную тему фильма.

Реакция Мауро меня не удивила, хоть я и питала некоторую надежду на то, что он не узнает посла. Уоррен Кэри больше десяти лет не играл ролей – по крайней мере в кино, как любил шутить он сам, – и я решила, что шанс есть. Но, конечно, Мауро было известно все: Уоррен Кэри – голливудская звезда, нашедшая себя в политике. Ковбой с экранов перебрался в Вашингтон. А итальянцам ковбои нравились – в Далласе, еще перед свадьбой, я ходила одна в кино на «Однажды на Диком Западе», и, думаю, многие зрители были поражены, узнав, что режиссер – уроженец Рима, а не какой-нибудь Северной Дакоты.

– Может, я выкуплю у вас эту фотографию? – предложила я, словно эта мысль пришла мне в голову только сейчас. Словно я не знала с самого начала, как все будет.

– Может, – ответил он, по-прежнему избегая моего взгляда. – Но сумма будет немаленькая.

– Сколько?

– Как я сказал, в Gente заплатят триста тысяч, но вам, полагаю, фотография нужнее. Миллион.

От одних этих слов мне снова стало плохо. Если перевести в доллары, это всего тысяча шестьсот, что, впрочем, по-прежнему больше того, что Дэвид дает мне на месяц, к тому же июльское содержание я уже потратила. Он даже выдал мне больше обычного, а я все равно все спустила. Отдала почти все деньги за это дурацкое платье, эту, пропади она пропадом, кольчужную сумку, и теперь до августа я никак не смогла бы достать больше денег, не обратившись к Дэвиду, или к маме, или к дядюшке Хэлу, которые непременно позвонят Дэвиду, а он будет знать, что у меня нет таких больших трат, и все вскроется. Если подумать, для человека вроде меня и ситуации, в которую я угодила, сумма была не такая уж и большая, и все же таких денег у меня не было. Легкомысленная, глупая Тедди в своих дорогих вещах, платье от-кутюр и не способная расплатиться.

Даже после моего дня рождения во вторник, когда мы наконец сможем распоряжаться моим наследством (что тоже займет определенное время – как сказал Дэвид, «мы утонем в бумагах»), везде будет стоять подпись Дэвида. Я могу вообще не получить доступа к тем деньгам, если учесть, сколько я способна потратить без его ведома.

– Могу я выписать вам чек? – спросила я. – Без указания вашего имени, с пометкой о выплате наличными.

Дэвид в конце концов заметит пропажу, но, может, к тому времени я придумаю, как оправдаться. Отыщу причину, по которой могла потратить такую сумму и которая, скажем, не будет связана с выкупом фотографии, изображающей меня в объятиях его начальника. А может, я успею найти какой-нибудь другой способ восполнить недостачу на счете. Я ведь даже не крала эту сумму – это был счет, на котором лежали деньги дяди Хэла, так что отчасти они были и моими тоже, пусть в документах и стояло имя Дэвида. Я все решу, нужно было только убедить Мауро принять чек и дать мне уйти с фотографией.

И негативом – если я и научилась чему-то из детективных и шпионских фильмов, с чем вы, наверное, не согласились бы, если бы видели, как неуклюже я преследовала Мауро от виллы Таверна до его квартиры, так это тому, что нужно всегда забирать негативы. Я уже представляла, как победоносно возвращаюсь домой с этой отвратительной глянцевой фотографией и зажатой в кулаке пленкой. Острые края будут резать кожу, выступит кровь, но мне будет все равно. Я подожгу то и другое и загадаю желание, покончу с этим, и никто никогда не узнает о случившемся.

Я уже выложила чековую книжку на стол. Обычно мне приятно смотреть на нее – пыльно-синяя бумага, серебряное тиснение с моим именем, увесистая авторучка и то, как она покоится в ложбинке между моим изящным указательным пальцем и большим, как ощущается ее тяжесть в руке.

Мауро покачал головой. Ему было плевать на внешний вид моих чеков и на то, как красиво я их подписывала.

– Нет, в банк я не пойду, – сказал он. – Миллион наличными, пожалуйста.

Пожалуйста – так он сказал. Он действительно вел себя очень вежливо. Это было то, что, среди прочего, пугало меня в нем: он с самого начала понимал, что я загнана в угол, поэтому не видел причин грубить.

– Мне нужен день или два, чтобы достать деньги.

Он вздохнул.

– В Gente платят сразу и наличкой. У вас есть время до воскресенья, потом мне придется ее продать. Сами понимаете. Вы сумеете достать деньги. Вы очень… целеустремленная.

Я явно заставила его понервничать, когда вот так возникла на пороге его дома, проследовав за ним через полгорода.

В тот момент я уже примерно представляла, что мне придется сделать, чтобы достать такую сумму, хотя сама мысль об этом была мне противна и я надеялась, что еще придумаю что-нибудь получше. Я недолго оплакивала человека, которым собиралась стать еще утром, ту сильную и уверенную в себе женщину. Теперь мне просто хотелось вернуться к обычной жизни, быть