12 апостолов блокадного неба - Марина Викторовна Линник

штаба ПВО. А уже через два дня на его столе лежало почти триста заявлений от членов его организации, пожелавших пройти обучение и приступить к выполнению задания. В числе заявивших были и члены музыкальной труппы.

«14 декабря 1941 года, – закоченевшие пальцы с трудом вывели дату. Подышав на застывающие чернила, Зина продолжила писать, сама не зная зачем. – Сегодняшней ночью на дежурстве произошел случай, из-за которого я обожгла левую руку, а моя подруга – сразу обе. Во время очередного налета снаряд попал в булочную, расположенную ниже по улице. Вспыхнул жуткий пожар. Нужно ли говорить, что пожарные уже давно не выезжают на тушение? Да и как тушить? На улице лютый мороз, пробирающий до костей, дороги завалены снегом и трупами людей. Холодно так, что невозможно согреться даже сидя у буржуйки, которую мы с трудом поддерживаем. Уже сожгли все книги (я, правда, оставила “Графа Монте-Кристо”), почти всю мебель. Дров осталось на пару дней. Что будет, когда они закончатся? Я не знаю… Но я отвлеклась, а сил писать остается все меньше.

Мы со Светой бросились к зданию, объятому пламенем. Откуда взялись силы – не понимаю. Сначала мы попытались забрасывать огонь снегом, но это не помогло. Проникнув внутрь, я увидела полузадохнувшегося сторожа, который, несмотря на страшный кашель, пытался спасти хлеб, складывая его в мешки. Не раздумывая, мы скинули наши ватники, уложили их на снег и принялись бережно выкладывать на них буханку за буханкой, то и дело возвращаясь в горящий магазин, постепенно поглощаемый огнем. Нам помогали подоспевшие люди из соседних домов. Многие, включая меня и Свету, получили ожоги. Но все это ерунда: главное, мы спасли хлеб, а значит, сохранили жизнь многим людям хотя бы на несколько дней.

Нет, все… больше не буду писать о еде. Но как не писать и как заставить себя не думать о ней, когда со вчерашнего дня не было ни крошки? Да и можно ли наесться этой крохотной порцией хлеба, больше похожего на замазку, чем на хлеб? Мы обычно режем его и сушим на печке, так как подсушенный хлеб дольше жуется, а потом съедаем. Теперь я поняла: самый вкусный хлеб не тогда, когда ты кусаешь его, и не тогда, когда ты его глотаешь, а когда медленно жуешь, наслаждаясь каждым кусочком. А еще мы делали четверговую соль. Насыпали ее в мешочек и клали в золу, чтобы она почернела, после чего соль приобретала запах сваренного вкрутую яйца. Мы сыпали ее на хлеб, и казалось, что едим хлеб с яйцом.

Мы уже подъели все, что у нас было: крахмал, олифу, мучной клей от обоев и от переплетов книг, купленный осенью клей в плитках. Мы разрезали, сварили и съели даже мамину шубу из сусликового меха. Больше ничего не осталось.

Надеюсь, что мама скоро вернется. Так хочется есть! Обычно в магазин хожу я, но сегодня из-за ожогов мама запретила мне выходить. Уложила нас с сестренкой под двумя ватными одеялами, положила в ноги нагретый утюг и ушла. Я постоянно щупаю Таю, проверяю, жива она или нет.

Сестра совсем плоха, душа еле теплится в изможденном теле. Если раньше она постоянно просила есть, то теперь даже на это у нее не хватает сил. Сидит молча на кровати, покачиваясь из стороны в сторону, и стрижет газету, которую нам удается иногда раздобыть. Когда на ее руках появились мозоли, мама забрала у нее ножницы. Теперь сестренка просто рвет бумагу на мелкие кусочки, бессмысленно уставившись в одну точку. Видимо, так она старается заглушить сводящий с ума голод.

Мы изо всех сил пытаемся помочь ей, но отдать свою порцию – значит умереть самим. А тогда кто будет о ней заботиться? Звучит страшно, но в этом заключается настоящая правда: спасти себя, чтобы сохранить ей жизнь.

Вчера мне удалось принести немного сахара и картофельных очистков для нее из столовой. К вечеру сестру начало рвать. Утром пришел врач и, осмотрев сестру, сказал, что у Таи дистрофия и ее нужно срочно отвести в больницу. Но до больницы надо еще дойти. Посовещавшись, мы с мамой решили попробовать завтра доставить Таечку туда на санках. Будем надеяться, что у нас хватит сил вернуться и не замерзнуть по дороге».

Глава 8

Со дня блокады прошло уже больше трех месяцев. Несмотря на ежедневные обстрелы и налеты, Ленинград и его жители продолжали бороться, стойко вынося все тяготы и лишения. С каждым днем эта борьба давалась все тяжелее, а наступившие трескучие морозы, заковавшие город в ледяной панцирь, не оставили многим шансов увидеть весну. Ежедневно люди умирали не десятками, а тысячами. Умирали целыми семьями, ибо смерть не щадила никого.

Постепенно погибал и сам город, представлявший теперь печальное зрелище: разрушенные полностью или частично дома, покрытые снегом и копотью пожаров, заледеневшие старинные особняки с разбитыми окнами, поредевшие и обнажившиеся парки и скверы. Многие монументы потонули в насыпанном вокруг них песке, а некоторые изваяния, в том числе памятник Петру, стояли в деревянных футлярах с песочными мешками по периметру.

Пётр Петрович неуверенными шагами ступал по узкой тропе, то и дело натыкаясь на замерзшие фигуры, лежавшие или сидевшие в сугробах. Припорошенные снегом, они превратились в безмолвный, жуткий интерьер блокадного города, застывший в вечном молчании.

В последнее время Борейкову все труднее давался путь до Гостиного двора, где он брал материал для маскировочных сетей. Изнуренный голодом организм, невзирая на стойкость незрячего человека, привыкшего к невзгодам, начинал сдаваться. Все чаще он оставался в Домпросвете, не имея ни возможности, ни сил каждый день возвращаться домой. Но сегодня Пётр Петрович обязан был вернуться, так как под одеждой нес драгоценный груз, которым хотел поделиться с соседями, ставшими для него почти родными.

– Мама, ну как ты могла потерять карточки? – услышал он отчаянный крик Зиночки. – Куда ты смотрела? Что мы будем теперь делать? До конца месяца почти две недели! Как же ты могла быть такой рассеянной?!

– Я положила их на стол и на секунду отвернулась, – раздался приглушенный голос Веры Дмитриевны. – А когда повернулась, они исчезли.

– Что за люди у вас в школе… Нет, это не люди – это нелюди! – продолжала девушка, прекрасно осознавая, что потеря карточек грозила им неминуемой гибелью. – Кто мог на такое пойти? Ты же говорила, что у вас работают порядочные люди.

– Да, говорила. Но тяжелые условия меняют людей, – заметила мать и, обессиленная, опустилась на кровать. – Не все выдерживают испытание голодом. Даже самые