Любовь Советского Союза - Сергей Снежкин

к которой была прибита дощечка с неряшливо написанными цифрами: «127 сп 21 сд», что означало «сто двадцать седьмой стрелковый полк двадцать первой стрелковой дивизии».

Миша выпрыгнул из «дачного» вагона (эшелон был составлен из разномастных вагонов, среди которых были и «теплушки» для перевозки скота, и плацкартные вагоны пригородного сообщения, так называемые «дачные»), подбежал к Туманову и потянул его за руку:

– Вот сейчас все! Отходим!

Эшелон, гремя сцепками, дернулся и медленно поехал. Туманов в последний раз прижал что было сил голову Галины к себе, вдохнул запах ее волос, поцеловал ее заплаканные глаза, щеки, губы… и бросился к своему вагону.

Галина не пошла за уезжавшим поездом. Она стояла там, где ее оставил Туманов. Стояла до тех пор, пока густой черный дым из паровозной трубы не заволок все вокруг.

Она шла по перрону к зданию вокзала. В белом, невероятной красоты французском платье и в белой же широкополой шляпе. Загорелая, заплаканная и очень красивая. И не было в этом суетливом, темно-зеленом человеческом муравейнике мужчины, который бы не остановился и не посмотрел бы на нее. Мимо маршевых батальонов, стрелковых полков, лейтенантов, капитанов, майоров и полковников, следующих на фронт и, может быть, на скорую гибель, – шла женщина, шла красота, шла та самая мирная жизнь, за возвращение к которой они и ехали сражаться.

– Товарищ актриса! Товарищ Коврова! – закричал над ее ухом молоденький, с деревенской мордахой лейтенантик.

Галина от неожиданности вздрогнула и посмотрела вслед ушедшему эшелону.

– Что? – тревожась, спросила она.

– Я на фронт уезжаю! – радостно сообщил лейтенантик. – Напишите, пожалуйста, что-нибудь на память! – и он протянул ей свой командирский планшет и химический карандаш, который тут же предусмотрительно послюнявил.

Галина посмотрела на его радостную, потную, веснушчатую харю, устало улыбнулась и написала поперек какой-то карты:

«Возвращайтесь! Г. Коврова».

Лето в этом проклятом году было очень жаркое, и хлеб созрел почти на десять дней раньше срока. Про то, что уже неделю шла война, крестьяне знали. Но что по этому поводу делать, им не сказали. Скорее всего, забыли. В некоторых селах помельче не успели даже мобилизовать молодежь призывного возраста. Начало войны в большинстве случаев было для нас трагическим хаосом, но и для немцев наш хаос обернулся порядочной суматохой и неразберихой: бывало, отдельные немецкие части сутками двигались, ища боестолкновения и не находя его, возвращались обратно или же советские, невесть откуда взявшиеся части нападали на них с тыла.

Для крестьянина власть и порядок – это урожай. Его надо собирать в любом случае. В деревне по большому счету все просто: собрал хлеб – будешь жить, не успел – умрешь. И крестьяне собирали.

По проселочной дороге в облаках пыли двигалась немецкая колонна. Несколько танкеток на колесно-гусеничном ходу с пехотой в кузовах и несколько грузовиков со снятыми тентами, также набитые солдатами. Возглавлял колонну легкий танк. Работавшие в поле крестьяне молча стояли у жаток[65] на конной тяге, глядя из-под козырьков низко надвинутых кепок на медленно проезжавших мимо немцев.

Головной танк остановился. Торчавший по пояс из башни командир крикнул в переговорное устройство команду и переместил на лоб защитные очки. Лицо его было черно от пыли, а кожа вокруг глаз под защитными очками чиста и потому ослепительно бела. Он был похож на енота.

«Енот» смотрел бесцветными от усталости глазами на крестьян, которых он во множестве видел в Польше, опять скомандовал в переговорное устройство. Башня танка повернулась, а вместе с ней и коротенькая пушка, которая походила вверх-вниз в поисках цели и выстрелила.

Снаряд попал в балаган – квадратный шалаш из ветвей и сена, в котором жнецы отдыхали, когда зной становился нестерпимым. Мужики бросились ловить испугавшихся лошадей. Довольный немец водрузил на прежнее место очки, танк рванулся и покатил дальше. За ним и вся остальная колонна.

– Не поднимайся! – попросил Туманов Мишу. – Могут увидеть. Им с грузовиков далеко видно.

– Не увидят. – Миша лихорадочно прикручивал к «лейке» телеобъектив. – Я на пилотку колосков напихал.

Он на коленях выполз из небольшого овражка, в котором скрывались Туманов, сам Миша и пятеро красноармейцев с сержантом во главе, которые прибились к ним по дороге. На всех оружия было – три «нагана». У сержанта, Туманова и у Миши. Красноармейцы должны были получить оружие по прибытии в часть, которую они так и не нашли.

Миша снимал и снимал, пока немецкая колонна не скрылась за лесом, со всех сторон окружавшим огромное поле.

– Что дальше? – спросил Миша, сползая в овражек.

– Ночи ждать будем, – предложил Туманов, – пойдем за немцами. Где немцы, там и наши.

– Товарищ капитан, – подал голос сержант, – а может, мы наших здесь подождем? Вон, канонаду слышите? Может, наши в наступление пошли и скоро здесь будут?

Туманов промолчал.

– Пить хочется, – тоскливо сказал Миша, – и есть. У кого-нибудь еда есть?

Красноармейцы закачали головами.

– Сухой паек давно стрескали. А довольствие, нам сказали, на месте получим, – пояснил за всех сержант.

– Сержант! – озлился Миша. – Вам сухой паек на сколько дней выдали?

– На три, – простодушно ответил сержант.

– А вы его за сколько слопали? – не успокаивался Миша.

– Сразу же, – потерянно ответил сержант.

– Сразу же! – передразнил его оголодавший Миша. – Ну а мамаши чего? Неужели в дорогу коврижек не напекли? – продолжал допрос фотокорреспондент.

– Тоже, – окончательно поник сержант. – Накажут? – с тревогой вопросил он Мишу.

– А то как же! – злорадно ответил Миша. – Расстрелом попахивает! Война, други мои!

– Отстань от них, – посоветовал Туманов.

– Детский сад! – возмутился Миша. – Господи! Я сейчас помру от жажды! Может, к колхозникам сбегать? А? Кирилл? По полю на четвереньках? А там через дорогу перемахнуть – плевое дело! Может, и едой разживусь?

Туманов встал на колени и осторожно выглянул из-за колосьев пшеницы.

Колхозники, поймавшие наконец лошадей, столпились сейчас у взорванного балагана и, судя по тому, как они размахивали руками, ожесточенно ругались.

– Попробуй, – разрешил он Мише, – только осторожно. И бойца возьми с собой.

– Разрешите мне! – попросился сержант, вынимая из брезентовой кобуры «наган».

Туманов посмотрел на «наган».

– Давайте, – согласился он, – и, может, табаку у них щепотка найдется. Пускай даже самосад[66].

– Табак, – повторил сержант, – добудем, товарищ майор. Если есть у них табак, то добудем.

Они проворно выкарабкались из овражка. В этот момент за лесом, куда ушла немецкая колонна, грохнул артиллерийский выстрел, и вслед за ним началась беспорядочная артиллерийская и ружейная пальба. Над деревьями один за другим вставали фонтаны земли и черного дыма.

– Миша, назад! – закричал Туманов. – Сержант!

Но разведчики уже вваливались в их укрытие.

Взрывы приближались к пшеничному полю.

– Наши? – предположил Туманов.

– Наши! Конечно, наши! – подтвердил Миша. – Кто же еще?

– Пошли, товарищ майор? – предложил сержант.

– Куда? – не понял Туманов.

– К нашим, – удивился сержант.

Туманов опять привстал. Крестьяне спешно рассаживались по жаткам и прямо по полю ехали прочь от боя.

– Ну так что, товарищ майор? – поторапливал сержант.

– Что? – раздраженно переспросил Туманов.

– Пойдем к нашим? – настаивал сержант.

– А что вы меня спрашиваете? – удивился Туманов. – Идите, если хотите.

– Вы же старший по званию, – напомнил сержант.

– По званию – да, – согласился Туманов, – но я не общевойсковой командир и не могу взять на себя ответственность за вас и ваше отделение.

Красноармейцы молча смотрели на Туманова. И он опять отметил, что никому из красноармейцев на вид не больше девятнадцати лет, что они испуганы и очень голодны, но даже сказать об этом боятся. А самое главное, при каждом взрыве их трясло так, что их руки и ноги непроизвольно складывались около животов и они сжимались, пытаясь, по-видимому, стать совсем маленькими, слиться с неровностями земли и таким образом избежать осколков от снарядных взрывов, которые все ближе и ближе подбирались к ним.

– Ну, решай что-нибудь! – закричал Миша. – Сейчас нас накроет!

Туманов опять приподнялся и выглянул из-за пшеницы. По дороге, в обратную сторону, неслись немецкие грузовики с остатками пехоты.

– Пошли! – приказал Туманов и, согнувшись, побежал по полю в сторону леса.

Вслед за ним побежали красноармейцы с сержантом, не выпускавшим из рук «наган», и Миша, который бежал, надрываясь от тяжести своего чемодана.

Туманов на бегу обернулся.

– Брось чемодан! – закричал он. – Брось, дурак!

У задыхавшегося Миши не было сил ответить. Он на мгновение остановился, пытаясь перевести дыхание, с трудом оторвал от земли чемодан и снова