Новые миры взамен старых - Ирина Владимировна Скарятина

Поезд помаленьку сбрасывает ход. Офицеры и рядовые начинают вставать. Спешно оплачиваются счета и тушатся папиросы. У меня нет рублей, а у официанта не оказывается сдачи с моих американских денег. Он говорит, что мы можем расплатиться за завтрак на таможне, и царапает сумму на клочке бумаги, который и протягивает мне, очевидно, решив, что я буду с ним честен.

Мы спешим обратно в наш спальный вагон и готовимся упаковать багаж, когда вдалеке появляется давно знакомая кирпичная станция, покрытая штукатуркой. Мы находимся в Негорелом, самом популярном месте въезда в Советский Союз.

В международном поезде, который скоро доставит нас из этого удивительного нового мира, стремящегося ввысь сквозь свои собственные "дни крытых фургонов"74, в старый, уставший от жизни мир, хоть и богатый традициями, но сейчас охваченный депрессией и не знающий, что делать дальше, все окна закрыты и заперты на засовы. Здесь, в России, нет той роскоши, которой наслаждается человек в других странах, но надежда определённо есть. Мы возвращаемся туда, где жизнь комфортнее, где у человека всего в избытке, но где надежда в миллионах сердец достигла самого низкого уровня за всю историю.

Когда мы спускаемся из тамбура, мимо нас проходят железнодорожники, озабоченно инспектирующие тележки и короба, но есть и другие люди, которые осматривают вагоны в поисках безбилетников. ГПУ тщательно следит за тем, чтобы никто не покинул пределы СССР без паспорта, и его зоркий глаз ничего не упускает. Вскоре мы увидим, как ту же процедуру повторят поляки на своей границе, а затем и немцы на своей.

Гостей Советской России встречает в Негорелом новое здание, чистое и уютное, с пристроенной столовой. Длинные столы и стеллажи помогают таможенникам в их работе. Я бросаю наши чемоданы на стойку, напоминающую барную, и жду указаний. Верхняя, над уровнем головы, часть стен украшена сценами из жизни в первом пролетарском государстве, где преобладают тёмно-красные, коричневые и жёлтые цвета. Серп и молот, фабрики, колхозные зарисовки с непременным трактором на самом видном месте, лозунг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", написанный очень крупными буквами на нескольких языках и довлеющий над настенными изображениями. Это может служить для приезжих пропагандой, возбуждая их любопытство, однако же тяжёлым отпечатком ложится на память тех, кто из страны уезжает.

Везде царит вежливость: в столовой, в обменном пункте, со стороны чиновника, необычайно внимательно просматривающего всё, что у нас есть, включая уже проявленные плёнки.

"Вы никогда не провезёте это через Польшу, – смеётся он, указывая на красочные советские плакаты, купленные Ириной. – Они сожгут их все до единого на границе. Хотел бы я понаблюдать на той стороне за вашим прохождением таможни". Когда он заканчивает проверку, я запихиваю контрабандные материалы, дабы их не обнаружили, сзади под рубашку. Но он, увидев мой горб, ухмыляется и восклицает: "Это уже заезженный трюк".

Нам велят вернуться в наше купе, и вскоре мы снова трогаемся в путь – наш поезд ползёт со скоростью улитки до самой границы. Земля вокруг нас плоская и неинтересная, но за неё сотни лет бились русские и поляки. Внезапно локомотив резко останавливается, красногвардейцы, покинув коридоры, проворно спускаются из тамбуров и пропадают из поля зрения. Наверху деревянной вышки за нашим окном сидят двое советских караульных и смотрят в сторону Польши. По обе стороны от нас, насколько хватает глаз, тянутся заграждения из колючей проволоки. Интересно, а она под напряжением? Не более чем в пятидесяти ярдах75, наверху другой вышки таких же размеров, двое польских наблюдателей в светло-серой форме смотрят в сторону российской границы, которая является разделительной линией политической истории. Наш состав медленно движется дальше, и уже польские офицеры, заполонив проходы, пристально в нас вглядываются. Люди, пожелавшие побывать в СССР, всегда будут для них загадкой.

Вновь мы покидаем Россию, страну контрастов, где люди рождаются, чтоб отрицать многое из того, что нам всегда было дорого. Благодаря сверхчеловеческим усилиям они движутся вперёд, управляя, работая, сражаясь в величайшей битве нашего времени. Они успешно встретили рассвет, и из-за горизонта медленно выползает солнце, освещая улучшенные дороги, более эффективные школы, более чистые улицы, более здоровые дома, лучше накормленных детей. Были ошибки, жестокость и несправедливость, поскольку революция никогда не взирала на личности и чины; но были и победы, причём значительные, одержанные усилиями, в десять раз превосходящими те, что требовались для достижения аналогичных успехов в более развитых в техническом отношении странах. Позади нас сто семьдесят миллионов человек напрягаются и добиваются, навёрстывая упущенное после тысячелетнего сна. Медведь, который в минувшем мог только ощупью пробираться сквозь глухие леса роскоши, бедности, интриг, темноты, триумфов и потерь, теперь встал на задние лапы, готовый встретить любого врага и пристально следящий за всем, что происходит вокруг.

В Столбцах, польском пограничном городке, наш поезд в конце концов отправляется на заслуженный отдых. Неряшливый и испачканный грязью после долгих дней постоянных усилий, он смотрит вдаль, на тот путь, где стоит другой состав, один из самых красивых во всей Европе. Это классный экспресс, выкрашенный в бирюзово-голубой оттенок, сверкающий и грациозный, как быстро летящий заяц. Роскошный во всём своём оснащении, он ждёт, чтобы отвезти нас в Варшаву. Подобно ему сияют только серп и молот на груди советского паровоза. Заяц и черепаха встретились, но по-прежнему двинутся в разных направлениях. Черепаха – существо упрямое, и она будет продолжать прокладывать свой долгий путь туда и обратно через сибирские горы, долины и потоки. Она бросила зайцу вызов, однако тот, похоже, её не услышал. Ему это неинтересно, он слишком занят, как мы скоро убедимся, зарабатыванием денег для своих хозяев.

Польский офицер высокого ранга, важно стоящий с медалями на груди, наблюдает за всеми передвижениями людей через Столбцы. Он оглядывает таможенников и с подозрением хмурится в сторону российского поезда, взирая на каждого пассажира с одинаковой суровостью, не сулящей никому из нас ничего хорошего. Я стараюсь выпрямиться, чтобы противостоять его величественной осанке, но плакаты щекочут мне спину и отказываются сдвинуться с места. Я должен пройти мимо него, выглядя для всего мира горбуном. Но таможенники едва ли обращают внимание на нас или наш багаж, поскольку все их взгляды прикованы к бедно одетой польско-американской девушке с растрёпанными рыжими волосами, приехавшей из России на поезде вместе с нами. Они роются в её потёртом чемодане из искусственной кожи и изымают различные бумаги.

"Но это не большевистские листовки, – восклицает она, – это письма от моих отца и матери, и я могу прочесть вам каждое слово". Это не имеет для них