Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

С нами боярин Коснятин Серославич будет, ну и другие бояре тож. А иные тут останутся, будут ждать часа удобного, чтоб Настаску и родичей её… – Она спохватилась и замолкла, а после, неожиданно усмехнувшись, добавила: – Ты жену свою Болеславу не позабудь с собою в возок сунуть. Скажи: кататься, мол, повезу.

– Да на что мне сия полоротая?

– Надобно тако, сыне. Нечего Святослава Черниговского раздражать. Говорила тебе о том не един раз. Ну, пойду я. А ты готовься давай. Скарб вели собирать, пожитки. Всем говори, что на охоту собираешься большую. Токмо самые верные пускай правду знают.

Княгиня вышла из покоя. Владимир, тяжело вздыхая, почесал кудлатую голову. Ехать в гости к ляхам совсем не было желания. Накануне заприметил он на улице красивую молодую жёнку и воспылал неутолимым желанием затащить её к себе в постель. Жёнка оказалась супругой попа из надвратной церкви Благовещения. Попадья! От этого она стала ещё желанней! С попадьями доселе Владимир ещё не знался. А ещё была одна красовитая девка из житьих, Фотинья. Было уже, притиснул её к себе в тёмном переходе отцова терема, дак внезапно как вскрикнула девка, куда-то во тьму указала, зенки вытаращила, возопила: «Гляди, гляди, княжич!» И покуда он оборачивался, проскользнула в единое мгновенье у него под рукой да убежала. Ловкая девка сия Фотинья. А он, Владимир, ловких любил.

Снова вздохнул тяжко княжич. Выходит, и о попадье, и о Фотинье придётся ему забыть. Подхватит он на руки нелюбимую Болеславу, запрыгнет с ней в возок и помчится в Польшу, проклиная отца своего, Настаску и всех Чагровичей.

Грустно, тоскливо было у княжича на душе. Но делать нечего, кликнул он отроков, велел готовиться к скорому отъезду. Куда ехать собрался и зачем, никому не сказал.

…На заре в восьмой день марта из разных ворот Галича вынеслось несколько верениц богато украшенных возков. Узнавая княгиню, княжича, видных бояр, сторожа послушно отпирали ворота. Никому и в голову не пришло, что это – поспешное бегство и что не скоро теперь восстановится на Червонной Руси прежний порядок.

…Возки встретились за городом. Резвые лошади, понукаемые криками возничих и нагайками, галопом помчались по шляху в сторону приграничного Перемышля. Подтаявший снег, перемешанный с чёрной грязью, летел из-под копыт.

…Возок с княжичем и княгинями в очередной раз тряхнуло на ухабе. Владимир едва не слетел с лавки и досадливо чертыхнулся.

– Эй, мать! Скоро там Польша твоя?! Надоело прыгать тут! – недовольно проворчал он, потирая ушибленное плечо.

– Скоро, сын, – строгим, твёрдым голосом ответила ему Ольга. – Ты бы прилёг, отдохнул покудова. И ты такожде, – обратилась она к ничего ещё не понимающей, удивлённо хлопающей глазами Болеславе.

– А почто мы в Польшу едем? – решилась спросить она.

Ольга усмехнулась.

– Не твово ума дело! – грубо отрезал Владимир.

Болеслава обиженно скривила губку. Казалось, ещё миг – и она расплачется от обиды. Сдержалась, отвернула голову к окну. Тихая сноха не полюбилась нравной дочери Долгорукого, так и хотелось Ольге порой отстегать её по щекам, но её отцом был могущественный владетель Чернигова, на помощь которого Ольга твёрдо рассчитывала в грядущем. Эх, если б Владимир понимал это!

…В походной печи потрескивали дрова. Кутаясь в бобровую шубу, смотрела Ольга, как за слюдяным оконцем проносились мимо с бешеной быстротой леса и рощи. Впереди были Люблин, Сандомир, Познань, было томительное ожидание неизвестности.

Глава 39

Ярослав в задумчивости бродил по опустевшим Ольгиным хоромам, поднимался наверх, замечал испуганные лица оставшихся дворовых людей, почти ничего не говорил. Было не по себе. Не хотелось совсем поднимать шум, но всё одно: о бегстве Ольги и Владимира уже сегодня судачит весь Галич, а завтра вся Русь станет обсуждать это выплеснувшееся за пределы высоких княжеских теремов необычайное событие.

Много разноличного добра увезла с собой княгиня, но много ценного и осталось в ларях и сундуках. И покуда ходил Ярослав по пустым палатам дворца, в покоях Ольги уже вовсю хозяйничала Анастасия.

Явилась она сюда не одна, а вместе с Фотиньей и Порфиньей. Молодые женщины вскрывали лари, вытаскивали чермную посуду, узорочья, парчовые, аксамитовые, шёлковые одеяния, восторгались, примеряли на себя, крутились перед высокими серебряными зеркалами.

Настасья нацепила золотые звёздчатые серьги, застегнула на запястье украшенный самоцветами пластинчатый браслет, красовалась в шуршащей голубой парче, вся сияющая улыбкой, светлая, яркая, упивающаяся своей притягивающей взоры прелестью. Впервые почувствовала она себя настоящей княгиней. А раз так, то могла позволить себе дарить щедрой дланью даже ту рухлядь[180], которая до сей поры ей не принадлежала.

– Порфинья! Гляди, плат экий! – ахнула она восхищённо. – Огненными петухами расшит. А тот вон, в цветочках. Из зендяни бухарской. Вельми многоценный! В обчем, тако: дарую те оба сих плата! Носи на здоровье! А енто для тя, Фотиньюшка наша светлая! Экие рукавицы добрые! Сафьяновые, на меху! Долгие, по локоть. И с бахромою. Будешь в них щеголять, на игрища хаживать! Тамо, глядишь, и жениха себе сыщешь!

Юные девушки млели от восторга, примеряли даренные вещи, каких отродясь не имели, когда на пороге покоя вдруг возник строгий и хмурый Осмомысл.

– Чего это вы тут распоряжаетесь?! – вопросил он грозно. – Ваша, что ли, рухлядь?! Чай, хозяева не померли. Воротятся!

Порфинья тотчас опасливо отодвинула от себя на край скамьи платы, её подружка спрятала за спиной руки в натянутых рукавицах. Настасья – та не боялась княжеского гнева. Промолвила твёрдо, вскинув голову:

– А чем не княгиня я топерича?! Чем не жена тебе?! Чем плоха?! Али не могу уже верным слугам своим рухлядишку дарить?!

– Не твоё это, – заметил Ярослав.

Дак будет моим! – упрямо заявила Анастасия. – Ольге не нужно се. Иначе с собою б увезла.

Осмомысл, ничего не ответив, досадливо махнул рукой.

Он смотрел на довольную, улыбающуюся полюбовницу свою, замечая, как лицо её становится схожим с мордочкой хищного зверька. Странно, доселе не замечал он в ней этой жадности, этого желания яростного хватать чужое добро! Или был совсем слеп, не слушал и не хотел даже и думать, что за пленительной красотой скрывается мелкая хищная душонка, внезапно обнажившаяся сейчас перед ним во всей своей отвратительности!

Стало гадко, мерзко. Подумалось вдруг: и вот из-за неё он, галицкий князь, разрушил свою семью, из-за неё судачат теперь о нём кумушки на базаре, из-за неё недовольны им многие бояре! Да стоит ли она того?!

Ночь он просидел без сна, не понимая, что же с ним творится, что происходит. Жизнь его будто раздваивалась, разваливалась напополам. С одной стороны была Русь Червонная, с её богатыми рольями,