На червленом поле - Мария Воробьи

– Ты хочешь выйти за него?

Если она скажет «нет», то он… Он не знал, что сделает, но знал, что теперь у него много силы: графства Романьи подчинялись его приказам – его, а не отца; у него много войска и есть пес – Мигель, а у того есть связи среди любого отребья почти в любом городе. Он найдет способ расстроить любую помолвку. А если не получится словами, письмами и уговорами – что же, для нерадивых женихов и мечи найдутся.

– Да, – ответила она с улыбкой, – судя по всему, он хороший человек. Я хочу за него замуж.

Он кивнул, чувствуя, как становится бледен, потому что кровь отхлынула от его лица. Зачем сестрам вообще выходить замуж? Она могла бы быть госпожой Романьи и править вместе с ним: она бы управляла герцогством, пока он воевал бы – а воевать ему приходится много. Тем более она уже вдова, никто не спросит, почему в его доме живет незамужняя сестра, если сестра эта вдовая. И ребенок у нее есть – что ей еще надо?

– Почему? – спросил он.

– Почему бы и нет, – сказала она. – Говорят, Феррара – спокойное место, где мало чего происходит. Я такое люблю. Вот только, наверно, мне придется оставить на время маленького Родриго, потому что для людей он мой брат… Но отец обещал прислать его чуть попозже, как будто на воспитание. Думаю, муж не откажет мне в такой мелочи. Но надо сначала очаровать его послов…

Она продолжала говорить что-то, а Сезар сидел подле нее, и слушал рокот своей крови в ушах, и думал, думал о том, что у нее такая же кровь.

Та же черная кровь.

Но не только отец, сестра и братья ждали Сезара в Риме. Еще в Риме ждали его три маски, посланные маркизой Мантуанской, Изабеллой д’Эсте. К маскам прилагалось письмо:

«Герцогу Валентино и Романьи, Сезару де Борха, для карнавала и жизни».

Это была насмешка над его двуличием – и одновременно признание его прав. Сезар усмехнулся и велел отписать ей благодарность, а маски – спрятать.

Из семи городов остался последний: Урбино.

Глава 39, в которой говорится о свадьбе благородной донны Лукреции

Лукреция улыбалась феррарским послам. Говорила им любезности, проявляла внимание к тому, как они устроились, умно отвечала на их загадки. Очень хотела понравиться.

Что вы, что вы, из яиц рождаются и лебеди, и змеи, Касторы и Поллуксы. Я лебедь, а не змея, даром что де Борха. Все, что говорили про меня, – ложь. Я не жестока и не развратна, я не ведьма и не отравительница.

Я притворюсь любой, как вы хотите. Я умело играю любые роли. Могу быть набожной и могу быть веселой, могу быть графиней Пезаро, принцессой Салерно. Герцогиней Феррары тоже смогу быть.

Я знаю наизусть Плутарха и Новый завет, я говорю на четырех языках, я умею управлять замком и герцогством, я умею так составлять письма, чтобы успокаивать горячие головы и при этом ничего не обещать. Я умею вправлять вывихнутые суставы и врачевать, создавать тонкую сеть из верных мне женщин, сеть заговоров и интриг, обольщений и обещаний. Я умею управлять городами, следить за соблюдением законов, и раздавать милостыню, и находить в казне на нее средства. Я умею снаряжать корабли и ловить за руки вороватых казначеев, я разбираюсь в искусстве и моде, а если я чего-то не умею, я научусь. Я быстро учусь, это мое счастливое свойство.

Только заберите меня отсюда.

Пожалуйста, заберите.

Они любят меня – мой отец и мои братья. И все же их любовь черная и непроглядная, как тьма ночной воды.

Феррарские послы строчили письма о том, как любезна и прекрасна матрона Лукреция, какой у нее ясный ум и какая живость в суждениях, а также о том, что она ведет себя весьма достойно и умно. Старый герцог за время переписок успел скончаться, а новому пришлись по вкусу новости о невесте.

В конце концов согласие было получено. Свадьбу играли спешно, по доверенности, а потом Лукрецию собрали и отправили. Ее отец боялся, что сваты передумают, расторгнут брак – с заключенным по доверенности это можно было сделать.

Лукреция пустилась в путь. Она то ехала на лошади, то в паланкине, из города в город, из замка в замок, по землям Папской области, Романьи, почти полностью покоренной мечом ее брата и дипломатией ее отца.

Через несколько дней она прибыла в Имолу, в которой Сезар уже навел порядок. Она и ее свита, уставшие с долгой дороги, расположились в ней.

Обрадованные, брат и сестра обнялись, но он, чтобы не утомлять ее, сказал, что зайдет позже.

Лукреция же велела своим служанкам греть воду, чтобы вымыть голову. Волосы, волосы – главное украшение дамы. Локоны, шиньоны, накладные косы, жесткие каркасы для оплетения, турецкие тюрбаны. Говорят, венецианки, чтобы добиться удивительного злато-рыжего цвета, надевали шляпы, срезали тулью, оставляя широкие поля, и через отверстие пропускали волосы. Так у них кожа оставалась белой, волосы выгорали, напитывались золотом, а мысли – плавились.

Лукреция сидела возле окна, разложив распущенные волосы по плечам. Они почти высохли на жарком солнце центральной Италии.

К ней постучался Сезар, и его пустили. Она сидела, белая, в облаке золота, и казалась похожей на Мадонну больше, чем на земную женщину.

Он стоял молча, глядя на нее, и прошли годы, столетия, эпохи, прежде чем он сказал:

– К тебе гость.

– Какой гость? – спросила она, проводя по локонам черепаховым гребнем с изображением богини Венеры.

– Герцог Феррары, сам. Он прибыл с небольшой свитой, в одежде обычного рыцаря, небогатого барона, хочет взглянуть на тебя. Но он не останется на ночь, только увидит тебя – и отправится обратно.

Лукреция встала и сказала:

– Несите нарядное платье! Нет, не из багровой парчи – это мы оставим для въезда в город. Другое! Бледно-зеленое, как ряска, как тина, как омут. Сетку золотую для волос! Мои украшения и жемчуга, золото и браслеты.

– Не надо, – хрипло сказал Сезар, – так встречай. Никакие жемчуга и браслеты не сделают тебя прекраснее, чем ты сейчас есть.

Лукреция посмотрела на него, потом кивнула. Махнула появившимся было служанкам, чтобы скрылись. Снова села на кресло, снова подняла гребень и сказала ему:

– Пропусти его. А сам за дверью останься. Он другого не поймет. Он муж мне.

– Хорошо, – сказал Сезар.

Проводил герцога, открыл ему дверь, как слуга, как брат – брату. Сам встал у двери. Ледяной ужас