На червленом поле - Мария Воробьи

Сезар спешно отправился в Рим, и там оставил братьев Манфреди, и убыл рано утром, не попрощавшись с ними, – тяжело ему было бы взглянуть в их глаза.

Им все говорили, что скоро их примет сам папа, но в одно утро под конвоем повели куда-то вниз, по сырой и узкой лестнице.

Навстречу им, также под конвоем, шла Катерина Сфорца, в тюремном мешковатом платье, потерявшая в холоде подземелий всю свою красу. Мелко-мелко шагала она и все потирала руки: и согреться не могла, и мешало отсутствие привычных уже цепей. Но она радовалась, что ее выпускают и что она снова увидит солнце.

Вниз шли братья, еще не догадывающиеся, куда их ведут.

Катерина и Асторре обменялись долгим взглядом, и старший из братьев все понял. Но он ничего не сказал младшему, потому что теперь уже им было не выбраться. А он, догадавшись, хотел вести себя с достоинством.

Дверь темницы навсегда захлопнулась за ними.

Сезар, Сезар, сам узнаешь, как кандалы звенят!

Через год их заколотые тела были выловлены рыбаками из Тибра.

Грех, Сезар, грех. Совсем мальчики ведь.

Сезар бы долго, очень долго молчал.

– Это не грех, – сказал бы, наконец, Сезар. – Жалко, да, но иначе никак: одними их именами Фаэнца бы восстала. Если бы они были стары, распутны, жестоки, я оставил бы их в живых. Но таких, любимых в народе, юных, отважных, златовласых… Нет, нельзя было оставить в живых. Никак было нельзя. Это необходимость. Это не грех. Грех еще впереди.

Записка № 6. О разобщении людей

Раньше люди делились на три группы: тех, кто молится, тех, кто пашет, и тех, кто воюет. Раньше люди веками строили соборы и, прохаживаясь мимо фундамента детьми, знали, что к тому времени, как они станут стариками, высота собора изменится только на две ладони.

В безвременье, что охватывало каждого и всех, был покой.

Собор когда-нибудь будет достроен. Песок просыпается сквозь пальцы, как делал всегда. Смерть когда-нибудь придет к нам. Это неважно: место умершего булочника займет его зять, место умершего герцога – его сын, вместо умерших детей женщины нарожают новых.

Жизнь подобна вздоху, зимнему дню – стоит ли за нее цепляться?

Но жаркая лихорадка вошла в наши сны, измотала, лишила разума, сделала невозможным прошлое объединение, растащила нас по углам.

Флорентийский собор Санта-Мария-дель-Фьоре долгое время был без купола. Купол невозможно было построить так, как строили прежде: все вместе, заменяя одного другим. Нет, чтобы возвести этот дерзкий, сложный, невозможный купол, нужен был гений. Причем такой, который знал бы, что он гений. Такой, чтобы решился.

И он явился, Филиппо Брунеллески, и сказал:

– Кто поставит яйцо тупым концом на стол – так, чтобы оно не упало, – тот и будет строить купол.

Зодчие, созванные со всех краев земли, никак не могли решить эту задачу. И тогда Филиппо с силой ударил яйцом по столу и разбил его. Но так как яйцо стояло, он был признан победителем, а все люди, что видели это, поняли, что он – человек невероятной гордыни.

Он взялся за дело, и купол собора-цветка наконец закрылся.

Теперь каждый строит по-своему.

О, как мы горды!

Каждый теперь, кто может, заказывает свой портрет, чтобы остаться в веках. Теперь мастера подписывают свои работы – но и этого мало: именем, одним только именем или прозвищем. Они верят, что это имя останется в веках.

Да здравствует Человек! Ура Человеку!

Древним богам подобные герои, алые метеоры зимней ночи – будут про нас вспоминать. Про нас будут писать и рассказывать у костров долгими холодными вечерами.

Теперь каждый торопится жить, вгрызается жадно в кость, как пес, беспокойным разумом проникает в самую суть вещей. Хочет быть: и суровым, и коварным, и прекрасным, и умнейшим. И все вместе. Смирения мало в нас – его выжгло полуденное летнее солнце.

Теперь каждый из нас – отде́лен и отделён.

О, как мы теперь одиноки!

Глава 37, в которой всадник убивает донну, и льется кровь, и плачет Лукреция

После того как были пленены братья Манфреди, Сезар отправился к сестре, что жила на вилле неподалеку от города. Там наконец он почувствовал покой, которого давно уже не видел. Что-то было в ее речах, что-то было в ее словах. Вечерами сидел, положив ей голову на колени, а она перебирала кольца его волос. Иногда она ему играла, а он ей читал.

Ему казалось, что так можно было бы прожить всегда.

Одно вносило смуту: письма приходили от отца – о том, как он подыскивает ей нового мужа. Злая, черная мысль в Сезаре снова поднялась.

Раз он вывел ее на прогулку в дальний лес. Долго ехали на конях, потом коней оставили у лесничего, пошли пешком.

Все дальше шли они, все глубже в лес, заговорившись, задумавшись. Подол платья Лукреции весь вымок. Наконец они вышли на удивительно круглую поляну, где прежде не бывали.

Вокруг было глухо и тихо, и не было никаких тропинок. И тогда Сезар обернулся к Лукреции, чтобы предложить ей присесть и отдохнуть, но вдруг откуда-то повеяло ледяным ветром, сзади послышался грохот, и глаза Лукреции стали круглыми.

Сезар оглянулся.

По поляне бежала полностью обнаженная женщина с распущенными рыжими волосами. За ней бежали два гончих пса – черный и рыжий. За ними мчался всадник, одетый в доспехи. Женщина бежала отчаянно, но недостаточно быстро. Она оглянулась, и тут собаки настигли ее: сбили с ног, повалили на землю.

– Сезар! – отчаянно закричала Лукреция. – Спаси ее, Сезар!

Не вынеся ее мольбы, он выбежал вперед, выхватывая из ножен кинжал, и ударил было одну из собак, но его кинжал прошел сквозь нее.

Женщина кричала. Приблизившийся всадник спешился, вытащил кинжал, сделал несколько шагов по направлению к ней – псы, рыча и скалясь, расступились. Он склонился над нею, и кровь брызнула прямо вверх, обагряя его лицо, доспехи и руки.

Лукреция в ужасе закрыла глаза руками, а Сезар замахнулся, снова ударил по всаднику – и снова удар его прошел насквозь.

– Кто ты? – яростно спросил он. – Мятежный дух? Неупокоенный призрак? Отвечай мне!

Но призрак не ответил ему. Он, наклонившись, что-то делал с телом женщины. Затем выпрямился, держа в окровавленных руках алое человеческое сердце.

Собаки рычали, подпрыгивая на месте. Лукреция отняла руки от лица, увидела это, охнула – и заплакала. Рыцарь высоко поднял свою