Игра в прятки - Лора Джонс

– Мадам, это всего лишь кладовая, – чересчур поспешно отвечает Шарпантье.

– Я так понимаю, у вас есть ключ?

– Боюсь, что нет, мадам.

Я пристально смотрю на нее, ожидая дальнейших объяснений, но домоправительница избегает моего взгляда.

– Я немедленно отошлю вино наверх, – говорит она, исчезая в коридоре.

Я подумываю о том, чтобы потребовать тотчас же отпереть для меня ту комнату в башне, но потом вспоминаю похожую на гигантские привидения мебель, окутанную белыми чехлами, в главной спальне и сразу понимаю, что не желаю ее видеть.

Воздушный шар

Ортанс

Вернувшись к себе спальню, я жду, когда принесут мои вещи. Мне нечего делать, кроме как слоняться по комнате, при помощи Пепена проверять мягкость постели, бесцельно выдвигать ящики комода и распахивать дверцы шкафов. Внутри этих предметов мебели почти ничего нет, не считая коллекции кружевных pochettes [53], наполненных засушенными лепестками роз и camomille [54].

Я подхожу к последнему шкафу и поднимаю задвижку, ожидая, что там тоже пусто. Но когда приоткрываю дверцу, изнутри на меня выпирает огромная груда ткани, больше всего похожая на воздушный шар.

Сперва я решаю, что это, должно быть, некий наряд, оставшийся от покойной матери моего мужа: возможно, платье, которое она носила, будучи в положении, ибо вещь эта чрезвычайно велика. Да к тому же аляповата, с грубой, неприятной полотняной фактурой. Затем я рассматриваю ее повнимательнее и понимаю, что она еще безвкуснее, чем мне показалось вначале.

Висящее передо мной платье украшено тем же узором, который Оберсты печатают на своих обоях: всю его поверхность заполняют сельские пасторали. Пурпурные сценки на кремовом фоне теснятся и расползаются по ткани, как плесень по куску рокфора. Словом, это платье омерзительно.

– Ваше вино, мадам! – Домоправительница ставит позади меня поднос. – А, я вижу, вы его нашли! – В тоне Шарпантье слышится раздражающее меня ребяческое ликование.

– Что… это… такое? – с расстановками произношу я.

Домоправительница приближается.

– Да ведь это платье, мадам.

– Я и без того вижу. Но что оно здесь делает?

– Это единственный в своем роде наряд!

– Единственный в своем роде, – повторяю я. – Что и говорить, вы весьма точно его описали.

– Мсье Вильгельм решил, что оно вам понравится. Он настоял, чтобы я приготовила его к вашему приезду…

– Что ж, передайте мсье Вильгельму, что он может забрать его, – перебиваю я эту особу, чувствуя, что уже не в силах подавлять раздражение. – У меня в голове не укладывается, как он мог счесть это уродство хорошим подарком.

Уголки губ Шарпантье ползут вниз.

– О, мадам, вы, конечно, не то имели в виду? Мсье Вильгельм поручил своему управляющему специально изготовить этот образец набивных узоров.

Я негодующе вспыхиваю. Ведь не подразумевает же домоправительница, что свекор заказал это платье для меня? Оно будет впору женщине вдвое толще. Задумывая этот наряд, Вильгельм Оберст, должно быть, представлял телеса моей матушки.

– Мой свекор, похоже, забывает, – презрительно цежу я, поднимая бровь, – что я дочь маркиза, а значит, не привыкла превращать себя в ходячую рекламу фабрики. В любом случае оно мне велико. – Шарпантье, разинув рот, переводит взгляд с меня на платье и обратно. – Так что можете немедленно убрать отсюда эту вещь. Найдите для нее какое‑нибудь другое место. Предпочтительно на мусорной куче.

Домоправительница будто лишается дара речи, пораженная, вероятно, моей неожиданной прямотой, а может, моей способностью мгновенно разоблачать вульгарные торгашеские замыслы ее хозяина. Однако она не делает ни малейшей попытки достать платье из шкафа. Пепен, лежащий на кровати, тявкает, тоже выражая недовольство.

Нерасторопность Шарпантье становится последней каплей. Не в силах дольше сдерживать досаду, я сама достаю платье и тут замечаю, что мелкие вкрапления в узор, которые я приняла за декоративное заполнение вроде цветочных бутонов или завитков, не столь безобидны. Это маленькие птички, порхающие и скачущие зяблики, разбросанные там и сям между сценками. Я даже могу различить на крошечной ножке у одного из этих созданий веревочку, за которую дергает крестьянин, не давая птахе улететь. Я сгребаю ткань в охапку и устремляюсь к двери.

– Сказано вам, уберите! – Я бросаю эти слова домоправительнице и вместе с платьем выпроваживаю ее в коридор.

Шарпантье еще продолжает протестовать, но я захлопываю дверь у нее перед носом и, едва удерживаясь от того, чтобы запустить пальцы под парик, порывисто тянусь к вину.

Le Jour[55]

14 июля, две недели спустя

Софи

Мне снится фургон, тяжелые колеса, громыхающие по дороге, гул, похожий на далекую грозу. Ожидая, что фургон вот-вот наберет скорость, разгонится, помчится и разобьется, я напрягаюсь так, что мое тело превращается в гранит.

И тотчас резко просыпаюсь, после чего высвобождаю свои пальцы из пальцев Лары. С улицы доносятся приглушенные, осторожные голоса. Я протираю глаза и подхожу к окну. Должно быть, они прибыли раньше, чем обещали, поскольку солнце еще не встало и на горизонте виднеется лишь едва заметная полоска света.

Фургон остановился на дороге – как Бернадетта и обещала. Я отодвигаю защелку и открываю окно. На передке теснятся Паскаль и двое мужчин, а еще несколько фабричных, в том числе Бернадетта и Сид, угнездились в открытом кузове. С ними, ненадолго остановившись, разговаривают другие люди, идущие пешком в том же направлении, что и фургон, и их слова долетают до меня. Сначала отрывками, но постепенно становясь все разборчивее и громче.

– Мы сейчас туда…

– …Мы тоже.

– Сегодня великий день! – Это голос Бернадетты, резкий и звучный, как трубный глас. – Они штурмуют Бастилию! Скоро все будет по-другому!

Об этом толкуют уже много дней и недель. Бастилия, эта национальная эмблема королевской власти со всей ее ненасытной алчностью и несправедливостью, должна пасть. Но окончательно я это осознаю, только когда различаю пылкое исступление в голосе Бернадетты. Народ вот-вот подожжет запал и уничтожит старый порядок. Небольшая кучка людей на дороге ликует, воздевая кулаки к небу и топая ногами по дощатому полу фургона.

Я расталкиваю Лару.

– Пора одеваться! Живо. Они уже тут!

Сестра сонно ворочается, наблюдая, как я надеваю поверх сорочки нижние юбки, а затем платье.

– Софи, – хрипло бормочет она. – Который час?

– Еще рано. Но фургон Паскаля уже прибыл. Надо поторапливаться.

– Значит, это на самом деле? И все туда идут?

– Конечно, – отвечаю я, – и мы тоже должны. – Я надеваю кофту. – Идем, нельзя терять ни минуты!

Лара встает с постели и тоже начинает одеваться.

– А как же мама? – шепчет она. – Думаю, ей не стоит с нами, это может быть опасно. Но тогда она не узнает, куда мы делись. Мы даже не