Игра в прятки - Лора Джонс

– Она догадается. Готова поспорить, сегодня едва ли кто‑то останется на фабрике… Смотри!

Мы уже успели тихонько повернуть ключ в замке, поднять щеколду и теперь стоим на пороге дома. Я указываю на фургон Паскаля. За те минуты, что ушли у нас на одевание, вокруг него скопилось еще больше работников, а в сторону фабричного двора катит вторая повозка, также забитая людьми.

– Господи, мы уж думали, вы никогда не спуститесь, – кричит нам Сид, притворно зевая.

Бернадетта хохочет.

– Готовы, девочки? – Она протягивает руку и втаскивает меня в кузов, а Паскаль стегает лошадей и трогает фургон с места.

– Лара, давай! – кричу я. – Скорее!

Сестра оглядывается на дом, еще мгновение колеблется, после чего, сжав губы в тонкую, решительную линию, забирается в фургон.

Памятники Парижа

Софи

Париж оказывается совсем не таким, как я ожидала. Здесь многолюдно, грязно, и чем ближе мы к центру, тем сильнее это ощущается. Столица производит впечатление колоссальной беспорядочной свалки, гниющей изнутри под знойным июльским солнцем.

Дороги забиты лошадьми и повозками, домашним скотом, экипажами и пешеходами. Многие измождены и кривоноги от недостатка пищи. Лица этих несчастных искажены отчаянием или вообще лишены всякого выражения, будто они уже мертвы.

В плотном потоке фургон мало-помалу замедляет ход, пока не останавливается совсем. Слева от нас поднимаются клубы дыма, окутывающие развалины некогда элегантного здания, уничтоженного огнем. Зрелище завораживает, дым валит из пустых оконных проемов и отсутствующей крыши. Это сооружение смахивает на миниатюрный замок, потушенный рабочим людом.

– Народ сжигает городские заставы, – объясняет сидящий рядом с Сид мужчина, заметив мой изумленный взгляд. – К черту все пошлины! Есть у нас шанс сдвинуться с места, а, Каль?

Когда становится ясно, что мы угодили в безнадежный затор, некоторые работники кричат Паскалю, чтобы он разворачивался и ехал другой дорогой. Но при таком скоплении людей и повозок это невозможно, и Бернадетта предлагает нам идти пешком.

– А вы следуйте за нами, – говорит она, указывая путь.

Я беру сестру за руку, и мы начинаем пробираться тесными проулками через окружающий нас со всех сторон город – огромную неповоротливую массу. Каждый уголок столицы не только окутан дымом и зловонием, которых здесь тоже предостаточно, но и наполнен постоянно нарастающим, потрясающим до самых костей ропотом. Сперва мне кажется, что причина этого – гигантские размеры толпы, но дело в другом. Причина – неистовый пыл народа, являющий собой самостоятельную силу. Люди устремляются к Бастилии, как сердитые пчелы к матке.

Я искоса смотрю на Лару, прикусившую губу. Вероятно, она думает о бунтах, шествиях и о смятении, которое царит в столице вот уже несколько дней.

– Мы ведь не могли упустить этот шанс увидеть Париж! – шепчу я ей на ухо, еще крепче стискивая ее руку. – Не надо тревожиться, все будет хорошо.

– Да, – отвечает сестра и слегка расслабляется. – Мы позаботимся друг о друге.

Мы плетемся, наверное, несколько часов, но из обрывков разговоров вокруг нас я заключаю, что Бастилия уже близко. Я приуныла. Улицы, по которым мы сейчас идем, худшие из виденных мной в этом городе, загаженные и смрадные, застроенные ветхими, покосившимися лачугами, которые вот-вот обрушатся. Животы у местных обитателей вздуты от голода, их на нашем пути все больше и больше, они несут на руках детей, у которых нет сил стоять на ногах. Вот чего требует сегодняшний день, говорю я себе. Справедливости! Для всех.

Толпа сгущается, становясь еще более исступленной, повсюду сверкает металл. До моего сознания доходит, что люди размахивают стволами мушкетов и остро наточенными орудиями. Серпами, ножами, ухватами…

– Мы пришли, если вы не заметили, – объявляет Бернадетта. – La Grande Bastille! [56]

Я смотрю туда, куда она указывает, но ничего не вижу. Сонмы людей, тысячи человек запруживают все переулки и проезжие улицы, которые можно охватить взглядом.

Стоящий рядом со мной старик вдруг вскидывает кулак и машет им.

– Тутошние богатеи едят получше нашего! – восклицает он, ударяя себя кулаком по ладони другой руки и изрыгая ругательства.

Мне удается проследить, куда направлен его взгляд, и, несмотря на окружающую неразбериху, наконец вижу ее – вздымающуюся в небо восьмибашенную Бастилию, неприступную, как скалистый утес.

Наконец‑то она предстает перед нами, это четырехсотлетнее сооружение, символ народного угнетения, ненасытности королей и жадности их хищных, раболепных приспешников. Даже в этом гвалте я мысленно слышу слова де Контуа, точно он совсем рядом: «Тюрьмы вроде Бастилии переполнены теми, кто не в состоянии платить по счетам». Сердце мое выбивает в груди барабанную дробь. Справедливости!

– Идем! – восклицает Бернадетта, цепляясь одной рукой за кафтан впередистоящего мужчины, а другой за рукав Сид. – Так нас не разделят, толпа здесь плотнее.

Сид берет под руку меня, а я Лару, и вместе мы постепенно продвигаемся к одному из высоких зданий напротив тюремных стен. Дойдя до его дверей, Бернадетта останавливается, чтобы поприветствовать какую‑то женщину лет тридцати в ошеломляющем одеянии. Да и вся ее наружность в целом поражает воображение. Вместо аккуратно убранных под чепец волос на голове у незнакомки яркая фетровая шляпа. Ее блестящие рыжие волосы распущены и ниспадают почти до бедер, обтянутых узкими полосатыми мужскими штанами. Внезапно сообразив, что пялиться неприлично, я отвожу взгляд от ее ног и замечаю у нее на куртке зеленую кокарду. Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что такие же кокарды из зеленых листьев, льняных ленточек и нескольких блестящих перышек есть и у других.

– Смотрю, вы тоже носите цвет свободы и надежды, – говорит мне рыжеволосая незнакомка.

Я дотрагиваюсь рукой до бархатной ленты у себя на шее. Ярко-зеленой, как перья лука-резанца.

Женщина жестом приглашает нас войти внутрь, мы входим и по нескольким лестницам гуськом добираемся до чердака. Все начинают вылезать через слуховое окно на крышу.

– Осторожно, Софи! – предупреждает Лара, когда я собираюсь сделать то же самое.

Я высовываюсь наружу. Бернадетта и Сид уже поднялись по черепице к коньку и теперь рассаживаются там, будто на галерке в театре.

– Все хорошо, – заверяю я сестру. – Пойдем.

Мы протискиваемся сквозь чердачное окно и взбираемся по скату крыши, как горные козы. Мы не может оторвать взгляд от своих ног и не останавливаемся, чтобы обозреть окрестности, пока не присоединяемся к остальным. И тогда от расстилающейся перед нами панорамы захватывает дух.

Нам видна каждая крыша в каждом квартале и огромная серая гладь Сены. Над городом витают клубы сажи – всё, что осталось от сгоревших застав.

Я наблюдаю за столбами дыма, которые вздуваются и переплетаются между собой, опоясывая столицу тугим, удушающим ремнем.

У