Игра в прятки - Лора Джонс

Эта реплика долетает только до ушей Вильгельма Оберста и его сына; во всяком случае, слуга у дверцы кареты делает вид, что ничего не слышал. Люди в толпе слишком заняты своими разговорами и лишь время от времени вытягивают шеи в сторону экипажа, чтобы хоть мельком разглядеть меня.

– Bienvenue! [52] – кричат они без особого восторга. – Bienvenue, мадам!

– Выходите. – Жозеф выпрыгивает из кареты и протягивает мне руку, а когда видит, что я не сдвинулась с места, лицо его мрачнеет. – Выходите! – нетерпеливо повторяет он. – Отсюда мы пойдем к дому пешком, чтобы поприветствовать работников.

Пока я неохотно пододвигаюсь к дверце, крики на дороге становятся громче. Я снова замираю на месте, оценивая ситуацию.

– Выходите. Пожалуйста! – На сей раз Жозеф цедит сквозь зубы, и на щеках у него проступают розовые пятна. – Встреча была устроена заранее, эти люди давно ждут.

Небо явно грозит новым ливнем, и вдобавок к этому я заключаю, что отсюда мы будем тащиться до дому целую вечность. И мне ничуть не хочется задерживаться по дороге ради сомнительного удовольствия раскланиваться с каждым встречным и поперечным.

Я мотаю головой, откидываюсь на спинку сиденья и говорю:

– Пожалуй, нет. Я поеду в карете до самого дома. Для подобных прогулок у меня неподходящая обувь.

Я стучу в стенку кареты и велю кучеру трогаться с места; повинуясь приказу, тот стегает лошадей, а мой муж неловко подается вперед, чтобы остановить его. Толпа затихает, по рядам бегут шепотки.

Вильгельм Оберст наклоняется ко мне и кладет свою большую ладонь на мою руку. Взгляд его непреклонен.

– Как сказал мой сын, работники специально собрались, чтобы встретить вас. Им не понравится столь явное пренебрежение.

Некоторое время я молчу, обдумывая его предостережение, после чего решаю, что на сей раз надо подчиниться. И вопреки голосу разума позволяю мужу помочь мне выйти из кареты.

Тут, наконец, я вижу, насколько огромна собравшаяся масса, и на долю секунды столбенею. На дороге скопилось куда больше людей, чем мне казалось, и их лица выражают явное неодобрение. Пепен нервно вертится у меня в руках, его крошечное тельце напряжено от волнения, я же пытаюсь скрыть свое. Толпа какая‑то беспорядочная. Мне это не по душе. В моем воображении всплывает жуткая сцена: шимпанзе, окружающие аристократа и бросающиеся на него со стиснутыми кулаками и оскаленными зубами. Тяжело вздохнув, я отмахиваюсь от этой картины. Им меня не запугать.

Вильгельм Оберст, его сын и я с трудом поднимаемся по дороге, которая, как мне теперь понятно, являет собой подъездную аллею. На ходу я одариваю рабочих мимолетными вымученными улыбками, не прислушиваясь к тому, что они говорят. Но главным делом стараюсь сосредоточиться на окружающем пространстве. Какой зловещий дом: решетки на окнах придают ему сходство с клеткой. Во мне нарастает паника, голова под париком начинает зудеть…

От этого ощущения меня отвлекает хлюпающий звук, который производит моя туфля, и я опускаю взгляд на свои юбки. Они перепачканы землей, дорогая материя безвозвратно испорчена. Я брезгливо морщусь, а когда вновь поднимаю глаза, то несколько пугаюсь, увидев прямо передо собой смуглокожую крестьянскую девицу, которая с нескрываемым отвращением, превосходящим даже мое собственное, смотрит мне прямо в лицо.

Белый пар, черная пыль

Софи

Я вообще не хотела сюда идти, нас всех согнал мсье Маршан. Он сказал, что наши условия выполнены, теперь же самое лучшее – поспособствовать тому, чтобы с этой новой мадам все прошло как задумано, и произвести на нее хорошее впечатление. Дабы выказать благонамеренность обеих сторон и избежать неприятностей в дальнейшем. Весьма наивное пожелание.

Какое‑то время эта женщина не замечает, что я в упор разглядываю ее. Я внимательно наблюдаю за ней с того момента, как открывается дверца кареты, и примечаю всё. Ее пренебрежительное обращение с Жозефом и откровенную надменность. Выражение полнейшего презрения на лице, с которым она выходит из экипажа, будто это место недостойно ее. Странно расположенные на лице глаза, блеск которых подобен холодному сверканию драгоценных камней.

Ко времени прибытия новоиспеченной мадам Оберст мы ждем ее уже больше часа, но она даже не дает себе труда поприветствовать нас, озабоченная лишь состоянием своих дорогих атласных юбок. Ее не волнует, что наша одежда успела намокнуть, пока мы стояли под дождем.

Собственный же наряд мадам Оберст поистине смехотворен и столь же неуместен, как пуховка для пудры в амбаре. На голове у нее красуется белокурый парик, а сама она тонет в бесчисленных шифоновых оборках и нижних юбках, похожая на прогорклую меренгу, украшенную горьким померанцевым цукатом, роль которого исполняет карикатурный рыжий зверек, угнездившийся у нее на сгибе локтя. Я приглядываюсь к животному повнимательнее. Это собачонка чуть больше крысы, покрытая пушистой шерстью. На маленькой шейке у нее красуется миниатюрный шейный платок, отделанный таким же кружевом, как и платье хозяйки. Малютка дрожит, но при этом злобно скалит клыки. Он смахивает на рыбу-саблю, которую я однажды видела в марсельской гавани. Мне вспоминаются ее острые зубы и огромные выпуклые глаза. До чего дошли заводчики, если псы нынче больше похожи на обитателей моря, чем на собак.

Мадам Оберст подходит ближе, не предпринимая никаких попыток заговорить с кем‑либо из нас и лишь растягивая губы в странной улыбке, совершенно лишенной искренности и больше походящей на оскал. Видя, какое воздействие оказывают на нее несколько пятнышек грязи, попавших ей на подол, я даже не пытаюсь скрыть отвращения. Вначале она взирает на меня с презрением, однако в конце концов первая отводит взгляд.

Я обращаюсь к сестре с каким‑то замечанием, и внутри у меня все сжимается. Лара неотрывно смотрит на только что прибывшую компанию, а Жозеф – на Лару. Я скашиваю глаза, и вижу, что новоиспеченная мадам также обратила внимание на их безмолвное переглядывание. Она бросает колючий взгляд на мою сестру и отворачивается. По-видимому, решив, что довольно ей отираться среди народа, мадам решительно направляется к замку. Ветер доносит до меня ее слова:

– Когда вместе с камеристкой прибудут мои вещи, их должны немедленно доставить в мои покои. – Ее чеканный ледяной голос нарочито высокомерен. Мне уже доводилось слыхать подобный тон. Той ночью, возле таверны.

– Что ж, эта особа показала свое лицо: она такая же, как все ее сословие, – замечает мама.

Внезапный уход новоиспеченной мадам оставляет Жозефа в неловком замешательстве. Он пожимает все руки, до которых может дотянуться, и суетливо благодарит людей