Игра в прятки - Лора Джонс

– Ему придется подвинуться. – Жозеф подается к моему питомцу и пробует схватить его, но в ответ слышит энергичное щелканье челюстей.

– Он не может спуститься с кровати без лестницы. – Я кивком указываю в нужном направлении, но Жозеф лишь непонимающе таращится. – Да подвезите же ее!

Наконец он замечает позолоченную лестницу на колесиках, стоящую возле кровати, нетерпеливо подталкивает ее к краю постели и отрывисто произносит:

– Велите собаке уйти.

Я подчиняюсь и беру Пепена, но очень неторопливо и с величайшей осторожностью, словно кости у него из тончайшего венецианского стекла. Сажаю песика на верхнюю ступеньку и шепчу в его маленькое ушко:

– Иди же. Твоей мамочке надо кое-чем заняться, милый. У нее нет выбора.

Мои слова заставляют Жозефа побледнеть, впрочем, как и меня саму. Погасив как можно больше свечей, он неуклюже стаскивает с себя всю одежду, за исключением длинной рубашки, не менее трех раз потеряв при этом равновесие. Затем устало забирается на перину, и я содрогаюсь при мысли о том, чтó сейчас должно произойти.

Но идет минута за минутой, Жозеф сидит не шелохнувшись, и до меня внезапно доходит: он не знает, что делать, с чего начать! А следовательно, я знаю куда больше, чем он. Меня поражает, что отец Жозефа не удосужился нанять женщину, дабы та просветила его сына по этой части. Впрочем, сам Вильгельм Оберст, вероятно, знает о женщинах немногим больше, чем его чадо-услада.

– Могу заверить вас, что дамам приходится гораздо хуже, – замечаю я, тщетно пытаясь справиться с собственным страхом.

Жозеф ничего не отвечает, однако ложится рядом со мной лицом вниз. Сердце у меня бешено колотится, я жду, что он шевельнется, протянет руку и неуклюже прикоснется ко мне, например, схватит за сосок, как однажды ручной бабуин герцога схватил одну версальскую служанку, но муж лежит неподвижно.

Пробыв еще несколько минут в бездействии, Жозеф внезапно вскакивает с кровати и поднимает с пола свой камзол. Вопреки всему, я надеюсь, что он сейчас удалится, но молодой человек, повернувшись ко мне спиной, достает из кармана какую‑то вещицу, очевидно, довольно маленькую, умещающуюся у него в ладонях, и склоняется над ней.

– Что вы делаете?

Жозеф пропускает вопрос мимо ушей и, убрав эту вещицу в карман, к моему полному разочарованию, опять забирается на кровать уже с новыми намерениями. На сей раз он недвусмысленно нависает над моим телом и ложится на меня. С учетом его опьянения и прежней пассивности, полная готовность супруга застает меня врасплох. Я чувствую, как что‑то твердое упирается в мои бедра, и непроизвольно ахаю от испуга.

Жозеф, прищурившись, оценивающе разглядывает меня, трогает мои волосы и, дыша все тяжелее, случайно роняет на пол несколько подушек. Он закрывает глаза, явно погрузившись в собственный мир, тянется к подолу моей сорочки и начинает задирать ее наверх.

Мне тоже хочется зажмуриться, но я не в силах и пальцем пошевелить. В настойчивости мужа, в странной решимости, написанной на его привлекательном (если не считать омерзительного запаха рвоты и перегара) лице, есть нечто пугающее и в то же время интригующее; прерывисто дыша, с колотящимся пульсом, я готовлюсь к тому, что последует дальше. Но Жозеф неожиданно замирает и оборачивается назад.

– Р-р-ряв!

На спине у него стоит Пепен, вертясь по сторонам и тявкая так победоносно, будто только что добрался до неизведанной вершины.

Я вижу, как мой супруг напрягает члены – все, кроме одного, а затем высвобождается из моих объятий, и не могу сдержать ни смеха, ни безмерного облегчения.

– О, ну иди же к мамочке! – говорю я и тянусь губами к милому собачьему носику. Ты снова мой маленький спаситель. – Не волнуйся, bébé [49], ты ничего не пропустил.

Я отодвигаю Пепена, чтобы посмотреть, что будет делать Жозеф. Тот ложится на краю перины и отворачивается от меня, позаботившись, чтобы расстояние между нами было как можно больше. И больше не двигается.

Сна у меня теперь ни в одном глазу, и я бодрствую, погрузившись в размышления. Где‑то в этом здании еще пируют, поднимая тосты за наш союз, больше сотни гостей. А всего два дня назад Версаль полнился новостями. Король разместил в Париже тридцатитысячную армию. Тридцать тысяч обученных солдат! И все это лишь для того, чтобы усмирить кучку крестьян с вилами. Либо его величество стреляет из пушек по воробьям, либо вилы у этих крестьян острее, чем кажутся.

Через некоторое время мои раздумья утомляют даже меня саму, и у меня созревает решение сосредоточиться на чем‑нибудь другом. Я приподнимаюсь на локтях. В комнате еще горит несколько свечей, и мой взгляд падает на разбросанную по полу одежду Жозефа. И тут меня осеняет.

Я тихонько встаю с кровати и на цыпочках обхожу ее. Муж как будто спит. Я осторожно машу рукой перед его лицом, чтобы удостовериться в этом. Он не шевелится.

Подойдя к камзолу, который был на Жозефе весь день, а теперь сброшен, точно дорогая кожа, я поднимаю его. Ощупываю каждый карман и почти сразу нахожу маленький комок бумаги. Оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что муж не проснулся, и расправляю бумагу.

Передо мной возникает лицо молодой женщины с волнистыми волосами, ее профиль заключен в орнаментальное обрамление, половина рисунка, судя по всему, оторвана. Это всего лишь карандашный набросок, беглый, но умелый; художник сумел придать облику женщины невыразимую пленительность.

Я провожу кончиком указательного пальца по ее тонким чертам, ощущая зуд любопытства, и задаюсь вопросом, кто же она такая.

Охота на оленя и кабана

Софи

Я тружусь на фабрике. День тянется бесконечно долго, как и три предыдущих. Снова засуха. Вечер душен, солнце нещадно палит с самого рассвета, и в красильне жарко как в печке.

Я черпаком перекладываю соль из мешка в ведро, при этом немалая ее часть просыпается на пол. Мышцы спины ноют, тонкую кожу на костяшках пальцев саднит от соли. Но я сейчас почти не замечаю этого, без конца повторяя про себя одни и те же слова. Жозеф женат. Три дня назад Жозеф женился.

Мсье Вильгельм настоял на своем. Ради пополнения карманов заставил сына вступить в брак с избалованной дочкой версальского маркиза. И я, похоже, не единственная, кто осуждает его поступок. Примерно за неделю до церемонии по фабричным зданиям прокатилась волна удивления, превратившаяся в недовольный ропот и призывы повысить жалованье. В требование встречи с мсье.

Последние несколько недель проходят тайные собрания. На фабрике – поздно вечером, в деревне –