Игра в прятки - Лора Джонс

Мое прикосновение будто придает ему смелости и развязывает язык.

– Лара, прошу тебя! Понимаешь, мой отец… Эта свадьба, о которой я тебе рассказывал… Она назначена на следующий месяц. На следующий месяц! О боже, я не могу жениться на этой версальской потаскушке. Прошу тебя, Лара, скажи, что мне делать? – Юноша сглатывает. Мне невыносим этот резкий, сухой звук.

– Ступайте домой. Проспитесь, – мягко увещеваю я Жозефа и сжимаю его руку. – Утром вы почувствуете себя лучше, и в голове прояснится.

Жозеф покачивается. Лицо его изменилось, став еще более юным.

– Помнишь, – спрашивает он, – как мы ходили на рынок? Я тогда колебался между миндалем в сахаре и pastilles au citron [47], а ты сказала, что я должен выбирать сам. Я выбрал миндаль, но, когда мы вернулись и ты протянула мне корзинку, я увидел, что ты купила и то и другое. И заметила, что нельзя есть сладкое без кислинки. Помнишь?

Я этого не помню, но его слова поражают меня. В памяти всплывает недавний разговор с сестрой о том, как папа повел нас на рынок и купил нам кисло-сладкое печенье. Я представляю карандашный рисунок Софи, на котором она изобразила эту сценку из нашего детства.

Жозеф настойчиво смотрит на меня, ожидая ответа.

– Ну… – говорю я, желая успокоить его, но совершенно теряясь с ответом. – Мы можем снова там побывать, если угодно.

Он придвигается, точно больше всего на свете хочет, чтобы его обняли, но слишком застенчив и не в силах попросить об этом, и я вспоминаю обои в башне, сценку с изображением Жозефа и его матери на рынке. Опять эти обои! У меня начинает гудеть в голове.

И в этот миг сквозь ночь, окутывающую нас обоих, я вижу ее – светловолосую женщину, которая выходит из густого мрака с протянутой рукой, словно желая коснуться волос Жозефа. В другой руке у нее корзина, открытый рот женщины искажен беззвучным криком. Обои в башне облекаются плотью, трепеща и вспыхивая перед моим взором.

– Нет! – кричу я, отшатываясь.

Из темноты доносится женский смех. Жозеф внезапно отстраняется.

– Нет! – повторяю я, на сей раз обращаясь к нему. – Я не имела в виду…

Женщины уже не видно. Я тру глаза, открываю рот, собираясь окликнуть ее, и снова закрываю. Она бесследно исчезла, хотя была совсем как живая.

– Мне ужасно жаль, мсье, – раздается знакомый голос. – Я знать не знала, что это вы. Такая темень, хоть глаз выколи.

Жозеф, покачнувшись, оборачивается на голос, и произнесшая их женщина делает шаг вперед. По-прежнему затаив дыхание, я напрягаю зрение.

Ну конечно! Это всего лишь Сид. Сидони Беланже из бумагодельни. Подруга Бернадетты и Паскаля. Хотя мне невдомек, почему она еще не дома. Сид желает нам доброй ночи и растворяется в темноте. Но я до сих пор ощущаю аромат, доносящийся из ее корзинки. Сладкий, как леденцы, но с кислым оттенком. Напоминающий сладкие calissons с кислой цитрусовой глазурью. Я хочу уйти из этого места, из непроглядного мрака, и как можно скорее вернуться домой. Хочу лечь и унять гул в голове.

– Идемте, – говорю я, беру Жозефа за руку, со всей возможной быстротой тащу его к дороге, извиняюсь и объясняю, что мне пора спать. Юноша печально кивает.

– Разумеется, – соглашается он уже чуть более внятно. – Ты тоже меня извини. Вообще‑то я не пью, знаешь ли. Мне это совсем не по душе. Я сожалею о… В общем, о своем дурном поведении.

Почти дойдя до порога, я оглядываюсь. Сид давно ушла, и на фоне лужайке вырисовывается лишь одна едва различимая фигура. Жозеф. Он по-прежнему стоит на том месте, где я его оставила, неприкаянный, как брошенный ребенок.

Письма

Лара

Всю ночь и утро следующего дня я мысленно прокручиваю слова Жозефа. Превозмогая головную боль, путаницу в сознании и тот факт, что светловолосая Сид с корзинкой была принята мной за женщину с обоев в башне.

С тех пор как мы встали, Софи не проронила ни звука. При каждой попытке заговорить с ней я наталкивалась на стену молчания. Я решаю, что лучше всего дать сестре немного времени, и она сама объяснит, что ее беспокоит, когда почувствует необходимость. Хотя, боюсь, я и без того уже знаю.

По пути на фабрику мама прощается с нами, как только мы минуем лужайку. Сегодня ее ждут в прачечной, и она уходит другой дорогой. Через несколько шагов я замечаю, что и Софи больше нет рядом. Я останавливаюсь и, оглянувшись, вижу, что она стоит чуть поодаль, неподвижная, будто статуя, и смотрит на меня в упор.

– Софи! – зову я. – Пойдем, а то опоздаем.

– До чего же ты себялюбива, – ни с того ни с сего объявляет сестра.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, подходя к ней. – Пойдем. Прошу тебя!

Но она не двигается с места.

– Ты знаешь. У тебя уже был возлюбленный в Марселе. Зачем тебе понадобился еще один здесь?

Я чувствую, что краснею, и тревожно озираюсь по сторонам.

– Софи, пожалуйста, я не понимаю, о чем ты. Давай обсудим это позже.

– Нет, сейчас! – громко настаивает она, так что находящиеся поблизости фабричные оборачиваются и глазеют на нас. – Я хочу поговорить об этом сейчас!

Нас окружает все больше людей, они перешептываются, распираемые любопытством.

Я придвигаюсь к Софи, но она отстраняется и повторяет:

– Так зачем же?

– Пожалуйста, умоляю тебя, давай потолкуем об этом позднее, наедине. Не теперь. Сейчас не время.

– Сейчас самое подходящее время! – непоколебимо возражает сестра. – Ты знала, что я чувствую к нему, не пытайся это отрицать. А у тебя был Гийом, так зачем тебе… – Имя Жозефа уже готово сорваться с ее губ, но она передумывает. – Зачем тебе и он тоже?

– Ссора из-за кавалера! Они дерутся из-за молодого петушка! – кричит какая‑то женщина. Другая шикает на нее.

– Софи, – шепчу я, – ты сама не знаешь, что говоришь. Я не имела вестей от Гийома с той поры, как мы покинули Марсель.

Произнеся его имя и вспомнив, как давно мы не виделись, я с трудом сохраняю спокойный тон. К моему удивлению, сестра разражается смехом.

– Не по его вине!

Я хочу опять попытаться утихомирить Софи, но тут до меня доходят ее слова.

– Что ты имеешь в виду?

Софи вызывающе смотрит на меня.

– Что ты имеешь в виду? – Теперь моя очередь требовать ответа.

– Ты иногда бываешь такой медлительной, Лара, – отвечает она. – Гийом зашел