Игра в прятки - Лора Джонс

в предрассветные часы. Однажды вечером, в сгущающихся сумерках, мы с сестрой наткнулись на Сид с корзинкой на руке. Увидев ее, Лара побледнела, и Сид, должно быть, тоже это заметила.

– Прости, что напугала тебя тогда, Лара, – усмехнулась она. – Я не хотела. Хорош был мсье Жозеф, верно?

Сид снова усмехнулась, и я поняла, что она имеет в виду ту ночь, когда около месяца назад Жозеф заявился к нам во хмелю. Когда я увидела, что он испортил мой рисунок, оторвав и выбросив мой портрет, как нечто ненужное. После ссоры по пути на фабрику мы с сестрой помирились, но мне по-прежнему совестно оттого, что я слишком резко разговаривала с Ларой и обрушилась на нее с обвинениями. Я не смогла заставить себя объясниться с нею. А еще не смогла долго злиться на Жозефа, как бы мне того ни хотелось, и по-прежнему повязываю ту зеленую ленту себе на шею.

– В ту ночь я возвращалась от Бернадетты и Каля, – продолжала Сид. – Собственно, как и сегодня. Вам обеим стоит пойти туда в следующий раз. – Она сунула руку в корзину, накрытую тряпицей, и вытащила лист бумаги с печатным текстом. – Мы обсуждали фабричные дела. Думаю, работники мсье Оберста скоро потребуют более справедливого жалованья, как и рабочий люд по всей стране, ведь цены на зерно опять выросли. А тут еще эта новая мадам прибывает. Вот, – она вложила листок мне в руку и подмигнула.

Это был памфлет, каких я раньше не читала. Он призывал хозяев предприятий прислушиваться к своим работникам, считаться с их заботами. Он требовал реформ. А главное, обличал алчность дворянского сословия, всех этих де Контуа и Ортанс дю Помье, которые больше не могут измываться над трудовым народом. Слова, напечатанные на этом листке, ширились и искрились перед моим взором, как мираж.

Итак, встреча с мсье Вильгельмом состоится сегодня вечером. Сразу по окончании рабочего дня, у замка. Люди получат шанс высказать свое недовольство. Эта мысль слегка утешает меня, заглушает душевную боль. Но лишь слегка.

Многие из работников красильни прекращают трудиться еще до того, как звонит вечерний колокол, моют руки, споласкивают тряпки и ведра, развешивают очищенные инструменты на крючках у дверей. В воздухе ощущается легкое напряжение, возбуждение. Предвкушение перемен.

Как только раздается звон колокола, мы с Ларой и мамой пробираемся сквозь толпу на фабричный двор. Приблизившись к дальнему его краю, мы замедляем шаг, поскольку по тополиной аллее к замку продвигается плотный поток работников. Там мы встречаемся с Бернадеттой, идущей под руку со своей матерью, мадам Кольбер, Паскалем и Сид. Всемером мы направляемся к огромному зданию и через минуту оказываемся на посыпанном гравием пространстве, откуда уже несутся сердитые возгласы. Лара быстро переглядывается со мной.

– Мсье Оберст!

– Где он?

– Обманщик!

Я вижу парадный вход замка, две каменные лестницы, ведущие на крыльцо с балюстрадой. Мсье Вильгельм обещал ждать нас на этом крыльце, чтобы поговорить с нами. Но там никого нет. Четыре ряда окон закрыты ставнями, двери заперты. Дом выглядит заброшенным.

– Можно было догадаться, что человек вроде него никогда не держит слова, – цедит мама.

Вокруг слышится злобный ропот: говорят, что, хотя Жозеф еще в Версале, мсье Вильгельм вернулся два дня назад. У него нет причин отсутствовать. Он нарушил свое слово. Тут двери распахиваются, все замолкают, но из вестибюля выходит всего один человек. И это не мсье Оберст.

– Увы, мсье Вильгельм нынче нездоров, – вкрадчиво улыбаясь, объявляет мсье Маршан. Голос его тверд, но ему явно не по себе. – Он приносит вам самые глубочайшие извинения.

– Похоже, Маршан, как и мы, не ждал, что мсье явится на встречу, – замечает Паскаль.

Я смотрю на замок. Думаю, мсье Оберст вовсе не болен. Никакого недомогания у него нет, он сидит у себя кабинете и пересчитывает денежки. Хозяин слишком эгоистичен, чтобы выйти к людям. У собравшихся, вероятно, то же мнение, поскольку они начинают все громче скандировать имя мсье, хлопать в ладоши и топать ногами.

– А теперь я буду рад лично передать ваши вопросы мсье Оберсту, – говорит Маршан, поднимая руки, точно священник, пытающийся утихомирить беспокойную паству. – Если бы вы только…

– Вы могли сделать это несколько дней назад! – орет какой‑то мужчина. Стоящая рядом с ним женщина свистит в знак согласия.

– Мы хотим поговорить с самим мсье, в этом заключался смысл нашей встречи!

Снова раздаются крики и хлопки, постепенно переходящие в скандирование:

– Sor-tir! Sor-tir! [50]

– Прошу, успокойтесь! – умоляет Маршан, чувствуя, что, хотя дневная жара спадает, ситуация накаляется. – Нет необходимости в…

Внезапно от кованых перил, на которые опирается Маршан, рикошетом, точно мушкетная пуля, отскакивает камень. Другой попадает в ставню, третий – в стену за спиной управляющего. Разглядеть, кто из фабричных кидает гравий, невозможно, но они заставляют мсье Маршана броситься к дверям.

– Хорошо, хорошо! – кричит он, скрываясь в здании. – Я схожу за мсье!

Проходят минуты. Какое‑то время работники переговариваются между собой, затем кое-кто опять начинает скандировать, требуя, чтобы мсье вышел, и все собравшиеся подхватывают эти призывы. После этого на пороге происходит какая‑то суета, двери распахиваются, на сей раз шире, и в увенчанном люнетом дверном проеме появляется сам мсье Оберст. Малоправдоподобная сценка: фабрикант, неуклюже застывший на пороге, прежде чем выйти на крыльцо, и беспокойно маячащий у него за спиной Маршан.

В ожидании слов хозяина все замолкают. Воздух тих, толпа еще тише. Ни дуновения ветра, ни вздоха.

Краем глаза я замечаю Сид. Она отделяется от нашей группы и забирается на ближайшее дерево, чтобы получше рассмотреть мсье. Я следую ее примеру. Отсюда его видно куда лучше – различимы и капли пота на лице, и лоснящиеся тыльные стороны ладоней. Сначала мне чудится, будто мсье Вильгельм пьян и презрительно взирает на нас в хмельном чаду. Но потом я понимаю, что лицо у него перекошено не от презрения или опьянения, а от ужаса. По словам мадам Кольбер, этот человек впервые за многие годы встретился со своими работниками лицом к лицу. Возможно, больше всего его пугает мысль, что ему придется расстаться со своими барышами. А может быть, стоя перед нами и обливаясь пóтом, он вспоминает о Ревейоне.

Мсье Оберст, приросший к месту, беспомощно открывает и закрывает рот. Словно кабан, загнанный в угол.

– Насколько я… понимаю, вы хотите… – едва слышным голосом начинает он.

– Мы хотим, чтобы нам больше платили! – тут же перебивают его.

– Чтобы мы могли позволить себе хороший хлеб!

– Наше жалованье едва покрывает налоги!

– Хотим сокращенный рабочий день по субботам…

– Хотим выходной по субботам!

Мсье Маршан