Игра в прятки - Лора Джонс

«Он разыскивал тебя». Софи, конечно, ошибается! Я молча вглядываюсь в ее лицо, ища в нем признаки возможного преувеличения.

– Я тебе не верю.

– Ну и зря! Ты говоришь, что не получала вестей от Гийома, но, если он и попросил кого‑нибудь помогать ему с письмами, мама всегда будет прочитывать его послания первой.

– Возможно, мама не лишена недостатков, но она никогда бы так не поступила!

Я мотаю головой, отгоняя ужасную мысль. Неужели это правда, неужели мама действительно перехватывала письма Гийома?

– Наша мама многое скрывает, – продолжает сестра, и с каждым словом ее голос становится все громче. – Ты, должно быть, совсем дурочка, если не замечаешь этого!

Месяцами сдерживавшийся гнев Софи бурлит и клокочет, прорываясь наружу.

– А теперь, когда папы нет… – Голос у нее срывается.

– Софи, пожалуйста… – Я протягиваю руку, пытаясь обнять ее. Но она отталкивает меня, опускает голову и почти бежит в сторону красильни.

Женитьба Фигаро

Версаль, месяц спустя

Ортанс

Утро в день моей свадьбы оказывается пасмурным и не задается с самого начала. Ни свет ни заря, то есть всего лишь в девять часов, матушка присылает в мою спальню служанку и сама не отстает.

– Милочка, уже рассвело! – кудахчет она. – Ты ведь не спишь? Давай же, ma petite, вставай, вставай!

– Я, пожалуй, еще немного поваляюсь, – лепечу я наигранно сонным голосом. – Чтобы выглядеть на церемонии посвежее.

Я уже рассудила, что смогу перенести этот день лишь в том случае, если буду пользоваться любой подвернувшейся возможностью влиять на ход событий.

Матушка делает паузу, обдумывая мои слова, после чего принимает решение возразить:

– Чепуха, дорогая, тебе пора подниматься с постели, тебя ждет женщина из королевских покоев, которая явилась уложить твои волосы.

За спиной у матушки маячит никчемная Мирей, изогнув шею, будто высовывается из панциря, и в выражении ее лица тоже есть нечто черепашье.

Спустя несколько нескончаемых часов, проведенных в комнатах для одевания рядом с королевской капеллой, я наконец стою перед гигантским зеркалом и рассматриваю себя, впервые видя невообразимый результат длительных усилий.

На то, чтобы облачить меня в пышное изысканное платье из дорогого белого флера, сшив его прямо на мне на живую нитку, ушло два часа. Украшенное тончайшим брюссельским кружевом, многослойное, как слоеное пирожное, с шелковыми зубчатыми оборками цвета слоновой кости на рукавах, оно заткано настоящей золотой нитью и расшито серебром и жемчугом.

Моему лицу при помощи свинцовой пудры и розовой воды придан фарфоровый оттенок, щеки и губы подкрашены оранжево-алыми румянами. Два появившихся за ночь прыщика прикрыты черными шелковыми mouches [48]. Волосы, укрощенные шпильками, убраны под самый высокий и вычурный парик, когда‑либо венчавший мою голову, – огромное нежно-розовое сооружение, дополнительно осветленное слоем пудры и уснащенное шелковыми цветами, птичьими перьями и стеклянными бабочками. Я очарована своим отражением в зеркале. Перед моим взором предстает совершенная фарфоровая статуэтка, новенькая и чистая. По крайней мере, с виду.

Сзади к моему отражению подкрадывается матушкино.

– Ma petite, ты восхитительна! Моя драгоценная конфетка!

– Не пойму, откуда эти восторги, матушка, ведь вы присутствовали при каждом этапе моего туалета. По-моему, я не видела, чтобы в течение последних четырех часов вы хоть раз поднялись с кушетки.

Пропустив мои слова мимо ушей, матушка начинает поправлять на мне кружева, и вдруг я замечаю в зеркале еще одно отражение. Это молодой человек, столь же неподвижный, как я, в бледно-оранжевом, затканном серебром наряде и с серебристой пудрой в тон ему на волосах. Он в упор смотрит на меня через одну из дверей, и его непроницаемое лицо многократно отражается в бесчисленных зеркалах. Это мой будущий муж.

– Если желаете облегчиться, это в восточном крыле! – кричу я, обращаясь к отражению.

– А? – бормочет матушка, почти не слушая.

Однажды батюшка заметил при мне, что в дни его молодости в бесконечных версальских коридорах нестерпимо воняло мочой придворных, не чаявших добраться до отхожего места. Особенно если это означало покинуть общество короля.

Жозеф Оберст морщится, словно уже успел обмочить кюлоты, и его отражение исчезает так же внезапно, как появилось. А за порогом комнаты для одевания слышится вкрадчивый голос де Пиза:

– Пойдемте со мной, мсье. Вам надо освежиться перед началом церемонии.

Я тотчас проникаю в замысел де Пиза. Он собирается напоить моего жениха в надежде, что тот опозорится перед гостями. Не могу сказать, что это вызывает у меня возражения.

Матушка оставляет в покое мое платье и с растерянным видом озирается, будто не в силах сообразить, откуда исходит этот голос, будто понятия не имеет, чтó представляют собой зеркала. Сущая нелепица, учитывая, сколько времени она проводит перед ними.

– Они ушли, матушка, – издаю стон я.

– В самом деле? – Матушка отступает на несколько шагов, чтобы еще раз внимательно осмотреть меня. – Ты поистине прекрасна, милочка, но была бы во сто крат прекраснее, если бы улыбнулась.

Меня вот-вот навеки свяжут брачными узами со слабовольным юнцом, которому нечем похвалиться. Если моя мамаша считает, что у меня есть причины улыбаться, значит, она еще глупее, чем я думала. Однако я лишь кротко возражаю:

– Матушка, до улыбок ли мне? Вы же сами только что заметили, что кружево на шейном платке Пепена не сочетается с моим! – И дергаю себя за рукав, предварительно убедившись, что она это видит.

– Осторожно, милочка, осторожно! Не порви!

Паника, отражающаяся на ее лице, доставляет мне некоторое удовольствие. Делая вид, что не слышу ее мольбы, я продолжаю энергично теребить кружево.

– Ma petite, прошу тебя!

Вскоре мне это надоедает, и я опускаюсь на ближайший стул. Хотя я одобряю свой теперешний облик, под тяжестью парика у меня начинает ныть шея.

– Милочка, лучше бы тебе не садиться, – заклинает меня матушка. – Помнёшь!

По пути в королевскую капеллу я ступаю по полу в черно-белую клетку, все сильнее ощущая тяжесть свадебного наряда и чувствуя себя фигурой, которую передвигают по шахматной доске. Перед моими глазами мелькают мрамор, хрусталь и позолота, меня сопровождают пустыми взглядами статуи и цепкими – придворные, выстроившиеся вдоль стен. Им нет конца.

Сегодняшний день судьбоносен во многих отношениях, и, силясь отвлечься, я начинаю считать шаги. Пять, десять, двадцать, тридцать. Я считаю и считаю, лицо мое неподвижно, бесстрастно. Тридцать шесть, сорок три. «Может, я сплю? – думается мне на ходу. – Или же ненароком очутилась в чистилище?» Как нетрудно представить, после свадьбы все прояснится. Да, чистилище – наиболее подходящее слово