Игра в прятки - Лора Джонс

– Мирей нет в доме, мадам. Ее не видали с тех пор, как вы приступили к ужину.

Кажется, я слишком растеряна, чтобы ответить. Это совсем не похоже на Мирей, от которой в течение пяти лет нельзя было отделаться никакими усилиями.

– Я попрошу одну из служанок подняться к вам, мадам, – продолжает домоправительница. – Она сможет принять на себя некоторые обязанности, пока не отыщется ваша камеристка.

Я жестом отпускаю Шарпантье. На секунду мне приходит в голову вздорная мысль, что причиной исчезновения камеристки послужили сегодняшние события в Бастилии. Разве батюшка не упоминал, что Мирей некогда была нянькой коменданта де Лоне и считала его своим сыном? Но мне не верится. Это было много лет назад, и я не понимаю, как старуха с такой никудышной памятью вообще способна о чем‑то помнить.

На всем протяжении этого долгого, странного вечера мне казалось, что Мирей вот-вот появится на пороге комнаты. Эта мысль беспрестанно возвращается ко мне, как картинка на детском волчке. Но когда часы отбивают полночь, а Мирей так и не приходит, ко сну я вынуждена готовиться с помощью другой служанки.

Чудится, будто непроглядная ночь показывает когти. Я замечаю их во мраке спальни, на обоях, среди чередующихся сценок и окружающих их лоз и завитков. Не раз, открыв глаза, я вижу не узоры на обоях, а пустоты между ними, которые сливаются воедино и образуют когти чудовищного орла.

Я тянусь к Пепену и прижимаю к себе его теплое тельце. Раньше в такие же темные, бессонные, кишащие призраками ночи, как эта, он всегда успокаивал меня. Но не на сей раз. Ныне глухая тьма куда грознее прежнего. Кровь и беспорядки в Париже, падение Бастилии, пропавшая камеристка. Эта мрачная клетка для кур, в которой я сейчас пребываю. И беспрестанно всплывающие воспоминания о той, другой клетке, которые я изо всех сил пытаюсь заглушить.

На заре я полностью отказываюсь от стараний заснуть. Оставив своего маленького любимца лежать на покрывале, зажигаю свечу, не в состоянии припомнить, когда в последний раз делала это самостоятельно. У меня едва ли есть представление о том, куда я направляюсь в одной ночной рубашке, не накинув ни одеяла, ни халата. Я босиком выхожу в коридор и бесшумно крадусь вперед.

У двери одной из спален я останавливаюсь и прислушиваюсь. Изнутри не доносится ни звука. Я тихонько стучу. Ответа нет. Стучу еще раз и, снова не дождавшись ответа, берусь за ручку. Только когда дверь приоткрывается, до моего сознания вдруг доходит, что я никогда еще не заходила в эту комнату, что это один из немногих личных покоев, который мне только предстоит увидеть. Почти не дыша, я на цыпочках захожу внутрь и бесшумно закрываю за собой дверь.

Едва я переступаю порог комнаты, как сквозняк налетает на мою свечу, чуть не гася ее. Когда пламя опять разгорается, я озираюсь по сторонам, подмечая необычные особенности помещения. Оказывается, что окно распахнуто настежь, мало того, ставни тоже открыты и занавеси не задернуты.

Эта спальня не похожа ни на одну комнату в доме. В отличие от прочих, она не оклеена этими гнетущими фабричными обоями, стены тут совершенно голые, оштукатуренные в белый цвет, без каких‑либо оттенков, точно старые обои были ободраны совсем недавно. И никаких признаков роскоши или комфорта. По-моему, это самая неуютная комната, которую я когда‑либо видела.

Мебели также совсем немного. Гардероб, комод, один стул и прикроватный столик, на котором стоит шкатулка розового дерева с перламутровой инкрустацией и узорной серебряной накладкой. Эта шкатулка – единственная красивая вещь здесь.

В центре этой спартанской клетушки стоит кровать с четырьмя столбиками, но без балдахина – этакая выступающая из темноты клетка. И наконец я вижу его – моего мужа, который неподвижно лежит на перине. Туловище его обнажено, нижняя половина тела закрыта одеялом. Я стою и внимательно разглядываю этого человека, гадая, что могло привести меня в его спальню. Мне не требуется много времени, чтобы понять это. Откровенно говоря, я точно знаю, зачем явилась. Чтобы оставить позади страшную, неотступную кавалькаду собственных мыслей и попытаться вновь вернуть себе покой. Раз и навсегда искоренить страшное воспоминание, извлечь эту гноящуюся занозу. Вылечить подобное подобным и навсегда с этим покончить.

Снова налетает сквозняк, и стекло в оконной створке дребезжит. На сей раз я успеваю прикрыть свечу рукой, но ветер подхватывает мою ночную рубашку и взметает концы тонких волос, которые попадают краем в поле моего зрения и в свете свечи кажутся совсем белыми.

Жозеф неожиданно, словно в припадке, садится на постели.

– Это вы? – спрашивает он. В его голосе, умоляющем и прерывистом, слышатся страх и желание.

– Да, – отвечаю я, уже зная, что не открою ему, зачем пришла. – Я вас разбудила?

Сквозняк снова исчезает, и наступает полная тишина. Муж недоверчиво наблюдает, как я подхожу к кровати и ложусь на одеяло – кажется, только тогда он убеждается в том, что это не призрак. Не отрывая от меня глаз и начиная догадываться о происходящем, он проводит рукой по лицу и ошеломленно произносит:

– О, это вы! Должно быть, я вижу сон.

Порыв чувственности, нахлынувший на Жозефа, мало-помалу охватывает и меня, ибо я заворожена сиянием свечи, ласкающим его обнаженную кожу, так что мужское тело предстает в самом выгодном свете. Подавляя страх, безотчетно подступающий к горлу, я заставляю себя бесстрастно рассматривать мужа. Никогда еще он не представал передо мной в столь откровенном виде.

Заметив, что мой взгляд блуждает по его нагой плоти, Жозеф хватает одеяло в охапку и натягивает его на себя, словно стыдливая невеста. Я медленно придвигаюсь к нему и нежно накрываю своей ладонью его руку.

– Не нужно стесняться, – шепчу я, наделяя свой голос протяжной томностью, которая, по моим представлениям, всегда сопровождает подобное общение, придавая ему порочность и обольстительность. – Мы ведь женаты, не так ли?

Руководя пальцами Жозефа, я заставляю его снова спустить одеяло и кладу руку ему на бедро. Он смотрит на меня широко распахнутыми от изумления глазами, слишком ошеломленный, чтобы шевелиться, с напряженными мышцами торса. При виде его оцепенелого состояния во мне рождается нечто вроде извращенного удовлетворения.

Я придвигаюсь еще ближе, чувствуя тепло, излучаемое его кожей. Очутившись в столь непривычной близости от мужа, я улавливаю исходящие от него запахи сандалового дерева, алкоголя и пота, смешанные с еще одним знакомым ароматом: будь Жозеф женщиной, я бы могла поклясться, что это лаванда.

Теперь расстояние между нами совсем незаметно. Я наклоняюсь над мужем и прижимаюсь губами к