Игра в прятки - Лора Джонс

У окна стоит стол, на котором помещается несколько предметов: умывальный таз с кувшином, обойная бумага, грифели и чернила. Он может использоваться как туалетный столик и как место для рисования.

Хотя новая обстановка приводит меня в замешательство, я тронута усилиями Жозефа, постаравшегося придать помещению уют.

– Благодарю вас, – говорю я ему. – Комната превосходна.

– Рад, что ты так считаешь. Я подумал, что тебе понадобится место для рисования. Ну-ка, позволь. – Он забирает у меня корзину, заглядывает внутрь и бережно ставит ее на кровать.

– Прошу прощения, мсье, – доносится с лестницы голос тетушки Бертэ, – но, как только вы закончите, мы с мадемуазель Ларой должны просмотреть новую одежду.

– О да, конечно, – отвечает Жозеф, вынимая руку из кармана. – Можете сделать это прямо сейчас. – Он горделиво улыбается мне, словно предвкушая мой неизбежный восторг.

Тетушка Бертэ переводит взгляд с него на меня и обратно.

– Прошу, не обращайте на меня внимания, – говорит Жозеф.

– Хорошо, мсье, – с легким удивлением отвечает тетушка. Она подводит меня к шкафу, открывает его, и я обнаруживаю на полках столько одежды, сколько не видела за всю свою жизнь. Стопки совершенно новых кофт, чепцов, корсажей и отделанных кружевом юбок приглушенных оттенков, от нежно-зеленого до розового и голубого. Эти вещи намного изысканнее, чем одежда других слуг, и уж точно лучше всего, что я когда‑либо носила. Я и вообразить не могла, что обзаведусь столь обширным гардеробом.

– Скоро от couturière [62] прибудет еще несколько вещей, не так ли, мадам Шарпантье? – справляется Жозеф.

– О да, мсье. Полагаю, их доставят позднее. – Тетушка поворачивается ко мне. – Но сперва примерь эти вещи. Чтобы убедиться, что они тебе впору.

Она перебирает платья, указывая, когда какие из них мне следует надевать. Когда просмотр заканчивается, остается еще одна полка. Здесь сложены самые интимные предметы гардероба: сорочки, чулки и корсеты. Тетушка Бертэ косится на Жозефа, по-видимому ожидая, что он удалится. Но молодой человек вежливо улыбается, явно не замечая этого, и тогда тетушка немного перемещается вбок, как бы невзначай заслоняя собой полку.

Я безуспешно пытаюсь скрыть улыбку; Жозеф, должно быть, наконец догадывается, в чем дело, и смущенно закашливается.

– О, мне ужасно неловко, – восклицает он. – Я не сообразил. Прошу прощения. – Покраснев, он выбегает из комнаты.

– Боже мой, – шепчет тетушка Бертэ. – Я думала, мсье Жозеф никогда не поймет намека!

После осмотра гардероба тетушка вручает мне ключ от комнаты в башне и велит беречь его, поскольку это единственный экземпляр, не считая того, который она всегда носит при себе. Затем сообщает, когда мне нужно будет прислуживать мадам, чего ожидать, как к ней обращаться, и вручает список обязанностей, которые я должна выполнять. На этом тетушка желает мне удачи и, направляясь к двери, велит немедленно переодеться и идти к жене Жозефа. Мадам скоро закончит завтракать. Где‑то далеко внизу начинают бить часы.

Я неподвижно стою посреди незнакомой комнаты, точно очутившись на краю очередной пропасти. Сердце мое учащенно колотится, ладони потеют. Я совершенно одна, если не считать бесчисленных пестрых сценок на обоях и женщины, которая в них обитает. Но хотя мне известно, что эти причудливые, пугающие сценки – всего лишь обман зрения и разума, я не решаюсь удостовериться, действительно ли женщина среди пурпурных узоров – мадам Жюстина.

Не решаюсь из страха, что на самом деле это я.

Утренний туалет

Ортанс

В последнее время завтрак стал куда хуже. Конечно, я ожидала, что после моего отъезда из Версаля шедевров гастрономии ждать не приходится, а после зверств в Бастилии меня принудят обратиться к более скромному образу жизни, однако пища с каждым днем скуднее и скуднее. Нет ни изысканных обсахаренных пирожных, ни птифуров, ни позолоченных тарталеток. Сегодня утром мне подали подогретое молоко и кофе, горячие булочки с вареньем и блюдо с жалкими фруктами, увенчанное убогим кусочком грюйера.

Одеваться в такую рань смешно, поэтому, не пожелав обременять себя присутствием горничной, я спустилась в столовую в ночной рубашке, простом парике и скромных украшениях. Однако мой супруг, который выходит к завтраку позднее, похоже, этого не замечает.

Я отщипываю от лежащей на блюде грозди красную виноградину и перекатываю ее на языке, поглядывая на Жозефа, который сидит на другом конце стола. По крайней мере, нам не приходится терпеть присутствие его отца. Одному богу известно, где сейчас Оберст-старший; впрочем, он вроде нездоров и бо́льшую часть времени проводит, запершись то в одной, то в другой комнате и довольствуясь обществом своих бумаг. За те три недели, что я здесь, моих ушей уже достиг ропот работников, недовольных таким положением дел. Насколько я могу судить, мой уважаемый свекор в последние годы почти забыл о них, и теперь его приходится чуть ли не понукать, чтобы он хоть чем‑то поинтересовался.

– Полагаю, моя новая камеристка скоро приступит к работе, – говорю я мужу, раскусывая виноградину.

– Вероятно, – отвечает тот уклончиво – во всяком случае, ему так кажется, однако я замечаю у него на губах тень улыбки.

Жозеф сообщил мне, что единственная доступная возможность – взять в камеристки одну из работниц фабрики, которая никогда не была в услужении, поскольку крайне важно, чтобы никто не возмутился, что я нанимаю более опытную и дорогую прислугу из Парижа или Версаля. Однако по моим предположениям причина не только в этом. Здесь замешано что‑то еще.

Мне отлично известно, что труд по найму камеристки муж полностью взял на себя. Он, должно быть, считает меня совсем недалекой, если воображает, что я не обратила внимания на сей интригующий факт. А кроме того, Жозеф не только самолично выбрал девицу и побеседовал с ней, но и подготовил для нее отдельную комнату, заново обставил ее и купил кучу новой одежды.

Покончив с унылой трапезой, я возвращаюсь к себе, где с любопытством предвкушаю знакомство с новой служанкой. Не проходит и двух минут, как она появляется в дверях. У меня едва хватает времени принять подобающую позу: я опускаюсь в кресло у туалетного столика, якобы утомленная длительным ожиданием. Ее пунктуальность несколько досаждает, но, желая побольше узнать об особе, подобранной для меня супругом, я велю ей войти, а оглядев, понимаю, что уже где‑то видела ее.

– Доброе утро, мадам, – приветливо произносит девица. Совершенно очевидно, что она усердно старается расположить меня к себе. Голос у нее мягкий, раздражающе приятный, с легким южным акцентом и переливчатым тембром. Она примерно моего возраста, что, вероятно, имеет свои преимущества: по крайней мере, новая камеристка будет выполнять свои обязанности быстрее, чем эта копуша Мирей.