Игра в прятки - Лора Джонс

Я оглядываюсь в поисках еще какого‑нибудь предмета, который можно бросить, но Жозеф удаляется.

Мельник, его сын и осел

Ортанс

Гости собираются за аперитивом в гостиной, постепенно их голоса становятся громче. Они обсуждают голосование по вопросу о судьбе короля.

– Теперь ему не сносить головы! – рычит мужской голос. – Страна высказалась, объявила о своем недовольстве. Он изменник и должен умереть. Людовик и сам это знает.

– Но еще есть время поступить как англичане, то есть сформировать парламент, – предлагает другой голос. – Не вижу причин, почему бы это не сделать.

– Нет, нет, нет! – возражает первый. – Для этого уже слишком поздно, монархия упразднена. Король взойдет на эшафот – вот это я и называю прогрессом!

Раздается взрыв смеха, и по моему телу бегут мурашки. Торгаши. Мещане. Что они понимают?

Пока они разговаривают, я медленно спускаюсь по лестнице. Подхожу к двери гостиной и возглашаю:

– Дамы и господа, как приятно вас видеть!

Мой свекор притулился в углу, стараясь держаться как можно дальше от собравшихся. Сегодня вечером он выглядит хуже чем когда‑либо, лицо у него неприятно раздулось, будто корочка на подогретом заварном креме. Возможно, все эти годы, запираясь в своем кабинете, он коротал время не один, а в компании нескольких дюжин бутылок спиртного. Безусловно, это объяснило бы цвет его лица.

Муж уже второй раз за день изумленно разевает рот, и я знаю: это потому, что в глубине души он не ожидал моего появления на этом ужине. Я само изящество и прелесть: на мне надето модное платье (модным в наши дни называют все самое простое и уродливое), да и малютки Пепена нигде не видать.

Жозеф явно хочет отпустить замечание по поводу моего облика, но его тотчас заглушают торгаши и их женушки: несмотря на предательские разглагольствования о цареубийстве, они не могут удержаться от бурных комплиментов в мой адрес. Это приятная затравка, но настоящее развлечение еще не началось.

После аперитива и светской беседы мы перемещаемся в столовую. Здесь, тщательно выбрав момент, когда гости меньше всего этого ожидают, я без предупреждения встаю и стучу по своему бокалу с вином ручкой ножа. Разговоры за столом стихают.

– Дамы и господа! Сегодня мы собрались, чтобы отметить особое событие. День рождения моего дражайшего друга! – Я рассчитываю вызвать овации, но меня поддерживают лишь один или двое присутствующих из числа тех, кто наименее скучен. – Итак, давайте поприветствуем почетного гостя вечера. – Я повышаю голос и кричу: – Вносите!

Заранее проинструктированные слуги ожидают команды снаружи, и когда двери распахиваются, на пороге показываются два лакея, несущие на украшенной гравировкой металлической подставке бархатную подушку с Пепеном. Лакеи шагают неспешно, но песик дрожит, точно его ожидает не праздник, а жертвенный алтарь. От стола отодвигают кресло, и подставку водружают на подлокотники, так чтобы Пепен очутился на уровне стола. Я бросаю на мужа взгляд, полный глубокого удовлетворения, но он, стиснув пальцами ножку бокала, в этот момент наблюдает за отцом, пронзающим взглядом мою собаку.

– Повар подготовил приличествующее случаю меню, – объявляю я. – Девять восхитительных блюд, но сперва… entrée! [67] – Я делаю знак лакеям, и те выносят и расставляют на столе двадцать одну тарелку со светлым супом. – Crème de partridge! [68] Надеюсь, вы не будете возражать, чтобы первым его отведал наш почетный гость.

Я подбадриваю своего питомца, и тот начинает лакать из тарелки. Но повар, должно быть, подал слишком горячий суп, поскольку Пепен отфыркивается, стряхивая с челюстей капли обжигающей жидкости.

Все происходит именно так, как я и ожидала. Наши гости болваны. Они могут приступить к еде в любой момент этого представления, однако не осмеливаются, в точности следуя моим указаниям. Эти тупицы, которые, по их уверениям, якобы добились прогресса, на деле полные невежды. Перед каждым из них стоит тарелка с супом, который медленно остывает, пока мой любимчик доедает свою порцию. А они, хоть и прикидываются, будто их заботят голодающие крестьяне, сидят и глазеют на него, время от времени переглядываясь со своими соседями по столу, словно стадо заблудившихся баранов.

Пепену требуется целая вечность, чтобы долакать суп, после чего я объявляю:

– Теперь можете есть. Ведь скоро принесут следующее блюдо, одно из любимых лакомств Пепена, – тушеного вальдшнепа. Bon appétit! [69]

Не знаю, как мне удается сохранять невозмутимую мину. Я торжествующе улыбаюсь мужу, но он снова косится на своего отца. В эту минуту Пепен начинает ерзать на подушке, бока его раздуваются, как кузнечные мехи, и изо рта вырывается теплая, пахнущая дичью струя. Это зрелище заставляет некоторых дам за столом ахнуть и рыгнуть, зажав рты тыльной стороной ладони.

– Мадам, похоже, вашему песику суп не понравился, – говорит мне муж и осушает бокал. – Прошу вас унести его, чтобы он мог прийти в себя.

Все, кто сидит за столом, перестали есть. Ложки лежат в тарелках, погруженные в суп, или зависли в воздухе на полпути между столом и ртом.

Тот факт, что Жозеф счел нужным взять происходящее в свои руки, раздражает меня. Хотя я не могу отрицать, что Пепен выглядит не лучшим образом. Завтра утром у меня найдется несколько крепких словечек для повара.

– Конечно, супруг мой. – Я встаю и одариваю присутствующих лучезарнейшей улыбкой. – Прошу меня извинить.

Оказавшись в спальне, Пепен ложится на подушку, сворачивается клубочком и засыпает. Я собираюсь немного подождать, а потом спуститься вниз, чтобы опять присоединиться к гостям, но никак не могу себя заставить. И ловлю себя на том, что, теряя счет времени, перебираю распакованные ранее подарки.

Полагаю, мне следовало бы опасаться последствий своего сегодняшнего поведения, но ныне я скромная жена сына фабриканта. Люди слишком заняты своими политическими соперниками или более крупной рыбой из числа la noblesse [70], чтобы интересоваться мной. И все же в памяти всплывает подслушанный мной зловещий разговор о короле и знати.

Моя тревога постепенно нарастает. Решив все‑таки присоединиться к обществу, я выхожу из спальни, направляюсь к лестнице и, дойдя уже почти до середины лестничной площадки, замечаю мужа. Жозеф стоит у нижней ступени в странной позе, застыв на месте и подняв голову. Решив, что он, должно быть, увидал меня, я наклоняюсь вперед и открываю рот, чтобы выдать что‑нибудь оскорбительное в его адрес. Но тут же осекаюсь. Жозеф будто остолбенел, а взгляд его прикован к верхней части балюстрады. Он неотрывно смотрит туда, точно погрузился в транс. Или увидел