Игра в прятки - Лора Джонс

жилье и даже начал выдавать нам хлебное пособие. К тому же, в отличие от отца, он почти каждый день бывает на фабрике, и это прибавляет ему популярности. Но, несмотря на это, невозможно не заметить перемены, которая произошла в нем после смерти мсье Вильгельма. Манеры его стали чуть разболтаннее, цвет лица чуть ярче, а взгляд чуть мутнее.

Я делаю то, о чем меня просили, – оповещаю работников о встрече у замка. После удара вечернего колокола мы с мамой идем по фабричному двору, и я вспоминаю, что в последний раз все собирались на этой большой, засыпанной гравием площадке, когда отец Жозефа угрюмо удовлетворил наши требования повысить жалованье. Именно в тот вечер я прокралась за загадочным Эмилем Порше на кладбище и увидела, как он оскверняет надгробие мадам Жюстины. А через несколько дней после того, как Порше заявился к нашему дому и разнюхивал про мою сестру, я узнала, что мать крысолова умерла и он навсегда покинул Жуи. Тогда я вздохнула с облегчением. Необходимость предостерегать насчет него Лару отпала.

Разговоры окружающих нас работников становятся все оживленнее, число предположений, чему посвящено это объявление, растет. Сперва я слушаю вполуха, но по мере того, как фасад замка, виднеющийся в конце тополиной аллеи, приближается, до меня начинают доноситься обрывки фраз:

– А может, это про…

– …Весенний…

– …бал?

Весенний бал! Эти слова сразу возвращают меня к обоям в башне, к сценке, где Жозеф и его мать упоенно танцуют. И тут я вспоминаю дату, выбитую на ее надгробии. Март 1783 года. Скоро минет ровно десять лет.

Я смотрю на замок. Луч бледно-лимонного солнечного света пронизывает стекло одного из наддверных люнетов. Я прижимаю руку к груди и чувствую, как под корсетом бьется сердце, переполненное радостным предвкушением, даже спустя все эти годы. Среди фабричных были юноши, искавшие моего общества – меня приглашали на прогулки и даже пытались сорвать поцелуй. Но, несмотря на все старания, я так и не смогла выбросить Жозефа из головы, а из сердца – чувства, которые захлестывают меня всякий раз, как мы оказываемся вместе. Я просовываю пальцы под зеленую ленту на шее. Кожа под ней скользкая и горячая, влажная от пота после работы в красильне.

Двери замка распахиваются

Трехцветное знамя: белый

Ортанс

Пасмурный день в начале февраля. На улице, у входа в замок, слышен какой‑то шум. Сперва я едва обращаю на него внимание, поскольку от безделья решила сотворить что‑нибудь со светло-рыжим мехом своего песика. Несколько дней назад я послала к матушке за серебряной пудреницей с дырочками и теперь, до краев наполнив ее мелкой зеленой пудрой, осторожно посыпаю ею спинку Пепена, после чего расчесываю шерстку, улыбаясь тому, как идет ему этот мятный цвет. В следующий раз попробую желтую и пурпурную пудры.

Тем временем шум на улице усиливается и вскоре становится таким громким, что его уже невозможно игнорировать. Я выхожу на центральную лестницу и выглядываю в окно.

Внизу, на посыпанном гравием дворе, собралась большая толпа фабричных работников. Мой первый инстинктивный порыв – отпрянуть от окна, как сделала я тогда, в обшарпанном экипаже, доставившем меня в эту дыру после свадьбы, когда в памяти всплыли шимпанзе из зверинца. Но я убеждаю себя, что это глупо. Люди внизу не вооружены, и вид у них довольно миролюбивый. Я гадаю, зачем они здесь.

– Вы знаете, что происходит? – обращаюсь я к своей камеристке.

– Мадам?

– Там собрались работники…

В этот момент является мой муж.

– Ортанс, прошу вас, будьте так добры, сойдите со мной вниз, – говорит он и добавляет куда более ласковым тоном: – Вы тоже, мадемуазель.

Я оставляю Пепена под надежной защитой стен своей спальни. В вестибюле Жозеф жестом приглашает меня выйти вместе с ним на крыльцо.

– Мы еще долго будем играть в эту угадайку, супруг мой? – осведомляюсь я. – Что вы задумали?

– Следуйте за мной, – только и отвечает он. За нашими спинами маячит камеристка.

Жозеф распахивает передние двери и выходит на perron [73].

– Дамы и господа, – провозглашает он самым внушительным тоном, на какой только способен. – Мы собрались здесь сегодня…

– Господи, это же не свадьба, – бормочу я довольно громко – так, чтобы муж услышал.

Моя реплика выбивает его из колеи, поскольку продолжает он уже сквозь зубы:

– Я позвал вас сюда сегодня, чтобы сделать необычайное объявление. Мы с женой устраиваем Весенний бал! На этой самой фабрике, первый за последние десять лет. И рады пригласить на него всех вас с вашими родными и близкими.

Собравшийся внизу сброд разражается аплодисментами.

– Мы с мадам Ортанс хотим отблагодарить вас за многолетнюю преданность. Что может быть лучше, чем устроить для всех вас праздник с угощением, музыкой и танцами?

Работники ликуют, болтая друг с другом, как перевозбужденные дети, а я презрительно щурюсь. С тех пор как мой муж взял на себя управление этим заведением, он беспрестанно прибегает к подобным ухищрениям. Целыми днями расхаживает по фабрике и умоляет своих работников полюбить его. Транжирит деньги, чтобы улучшить их питание, тогда как они на свое немалое жалованье вполне могли бы сами купить его с потрохами. Нянчится и ублажает их, чтобы они не вздумали поднять восстание у него на пороге.

Жозеф быстро оборачивается к камеристке.

– Надеюсь, что ты также к нам присоединишься, – лепечет он с приторным выражением лица. – Конечно, в этот вечер ты будешь освобождена от всех обязанностей.

Радостные возгласы внизу начинают стихать, и работники, взбудораженные мыслью о бесплатном увеселении, неторопливо удаляются на фабрику.

– Скажите правду, супруг мой, – спрашиваю я, разозленная самонадеянностью Жозефа, когда мы уходим в дом. – Зачем на самом деле затеян этот веселый праздник?

– Зачем? – Жозеф хмурится. – Вам разве не известно, о чем болтают слуги? Вы считаете правильным постоянно обременять их дурацкими поручениями? Покупать дрянные безделушки для своей собачонки? Покончи вы со своим безудержным мотовством, нам не пришлось бы тратиться на бал.

– Эти «дурацкие поручения» отдаются с куда большей осмотрительностью, чем вы полагаете, – парирую я. – В отличие от ваших собственных.

– О чем это вы? – недовольно спрашивает он.

Я отворачиваюсь от мужа и замечаю Пепена. Должно быть, малютка сбежал из моей комнаты, так как сейчас он сидит на гладком полу вестибюля и забавно тявкает. Я смеюсь.

– О том, что я заказываю одежду для своего любимца, а вы разряжаете в пух и прах свою любимицу.

Я окидываю выразительным взглядом камеристку, которая стоит в нескольких шагах от нас, опустив голову.

Тогда Жозеф подходит ко мне, и, кажется, вот-вот схватит за