Игра в прятки - Лора Джонс

что мой муж всеми силами стремился избежать появления на плебейском празднике таких вот вычурных и экстравагантных гостей. Что ж, по крайней мере, это взбесит Жозефа и сегодня вечером мне будет чем развлечься. Видит бог, больше увеселений ждать неоткуда.

Де Пиз, конечно, рассчитывает потанцевать со мной, но, несмотря на все случившееся, у меня еще сохранились остатки достоинства. Тем не менее я решила терпеть его общество и быть с ним любезной. Если принять во внимание нынешнюю обстановку, рано или поздно де Пиз мне пригодится.

Чтобы не слушать его елейный вздор, я наблюдаю за мужем и фабричной работницей, молодой, диковатой с виду девицей, сестрой моей камеристки. Совершенно очевидно, что эта особа к нему неравнодушна. А дурак Жозеф этого не замечает.

– Где же сегодня вечером ваш пушистый господинчик? – спрашивает де Пиз, наклоняясь ко мне.

Я все еще думаю про танцы, и мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что он имеет в виду Пепена.

– Вынужден сидеть взаперти. По приказу моего супруга.

– Какой позор! – Де Пиз пытается погладить меня по тыльной стороне ладони, но я отдергиваю руку.

– Вот именно. Пепена заперли, чтобы кто‑нибудь из этих простолюдинов не вообразил, будто песик живет в большей роскоши, чем они. Это просто смешно.

– Очень смешно. Смешение сословий. Подобное приводит лишь к падению империй. – Де Пиз оглядывается по сторонам. – Знаете, если бы все здешние крестьянки умерли от голода и остались только мужчины, нехватка хлеба прекратилась бы. Да к тому же на свет появлялось бы меньше детей, которым нечего есть.

– Хм. – Я окончательно перестаю слушать де Пиза. И замечаю, что рядом со смуглой фабричной девицей появился мужчина. Скорее всего, тоже рабочий. Однако они уже обнимаются, а мой муж молча стоит рядом. Девушка что‑то шепчет незнакомцу, тот бессмысленно пялится ей вслед, а затем со все возрастающей решимостью направляется к камеристке. Наверное, именно с ней он и пришел повидаться, размышляю я. У мужа появился соперник! Любопытно. Мои губы кривит ехидная улыбка.

– Простите, мсье, – говорю я де Пизу, вставая. – Надеюсь, вы не возражаете, но я должна кое-что сделать.

Tableaux [75]

Лара

Говор толпы все громче, зал переполнен, повсюду слышится возбужденный смех подвыпившей публики. Я нашла себе место в дальнем конце, у выхода из печатни: мне никогда не нравилось многолюдье. Но это не единственная причина.

Несколько часов назад, после того как я одела мадам, одна из служанок передала мне записку от тетушки, в которой сообщалось, что ко мне в комнату принесли наряд, который я должна надеть сегодня вечером. Когда я поднялась к себе, вещи безжизненно болтались на дверных крючках, словно ожидая, чтобы их надели и тем самым вернули к жизни.

Платье из тонкого бледно-голубого шелка, который столь невесом, что постоянно трепещет, будто вода, колеблемая легким ветерком, показалось мне очень изысканным. Я надела его, и, хотя оно пришлось мне впору, что‑то мне казалось явно не так. Может быть, шелковые складки на спинке или манжеты, спускающиеся ниже локтей, форма и пышность косынки – слишком большой и с меньшим количеством оборок, чем принято… Такой фасон не носят уже много лет.

Мне в этом платье неуютно, причем по многим причинам; я слишком выделяюсь. Поэтому и держусь в стороне, подпирая стенку. Тут я менее заметна.

Я украдкой разглядываю толпу, обдумывая свое намерение просить Жозефа, чтобы он позволил мне оставить службу у мадам Ортанс. И через несколько дней обязательно это сделаю. Я собиралась обратиться к нему спустя неделю после объявления о бале, но, поскольку все были поглощены приготовлениями, решила подождать…

Сквозь толчею я замечаю какого‑то мужчину, который направляется ко мне, и, не успев как следует разглядеть его лицо, узнаю.

– Гийом! – восклицаю я. – Ты… я…

В моей голове проносится вихрь вопросов. Не знаю, с какого начать.

– Мадемуазель Тибо, – отвечает Гийом, кланяясь. Волосы у него отросли до воротника и теперь гладко причесаны, борода стала чуть гуще. Он улыбается, и улыбка делает его приветливое лицо еще милее. Именно таким я его и помню.

Я отделяюсь от стены, собираясь обнять старого друга, но чувствую на себе взгляды фабричных работников, слышу их перешептывания, как и тогда, когда впервые приехала сюда. И, передумав, просто кладу руку на плечо Гийому. Он смущается и опускает глаза.

– Что… – снова заговариваю я. – Как ты вообще здесь оказался, Гийом? Я решила… – И осекаюсь, чуть было не сказав: «Я решила, что больше никогда тебя не увижу».

Молодой человек со смущенным видом переминается с ноги на ногу.

– Мне жаль, – произносит он, – ужасно жаль, что я так долго не мог выбраться. Видит бог, я пытался. – Он ненадолго умолкает. – Зять недавно подыскал мне место на севере столицы. Он служит у владельца нескольких кузниц, в одной из них делают формы для этой фабрики. Вот так я и очутился здесь сегодня. Уверяю тебя, будь моя воля, я бы давно приехал повидаться со всеми вами, но это было затруднительно.

Я глубоко вздыхаю, убираю руку с плеча Гийома, по-прежнему ощущая трепещущими пальцами тепло его льняной рубашки.

– Конечно.

– Твоя сестра… – бормочет Гийом и кивает в сторону лихо отплясывающей толпы, в которой мелькает упоенно кружащаяся Софи. Мне с моего места не видно, с кем она танцует, но по выражению ее лица я, кажется, догадываюсь, кто это.

– Ах да.

Гийом, похоже, теряет дар речи.

– Идем, – говорю я. – Давай добудем тебе поесть, а потом побеседуем по душам.

Молодой человек благодарно улыбается, и, стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды фабричных работников, мы обходим толпу, направляясь к длинному столу, уставленному бутылками вина и тарталетками. Мы почти добираемся до цели, когда у меня возникает странное ощущение. Краем глаза я замечаю, что неподалеку от нас образовалось свободное место. Сюда поодиночке, парами или по трое выходят люди. Я не придаю этому особого значения, пока первая пара, женщина и мальчик, не начинает танцевать. Вернее, они не танцуют, а принимают позу танцующих. Их руки зависают в воздухе, на лицах застывают широкие улыбки.

Как только первая пара замирает в неподвижности, выходят следующие двое: мужчина снимает кафтан и опускается на колени, женщина делает то же самое. Он достает из кармана кольцо и подает ей, женщина смеется, прижимает одну руку к груди, а другую протягивает ему. И они также застывают.

Затем наступает черед женщины, которая снимает с себя башмак, запеленывает его в шаль и качает на руках, как младенца. Она делает вид, будто напевает колыбельную, и, хотя с