Игра в прятки - Лора Джонс

– Я… – начинаю я и тут же осекаюсь. – Нет. Ты права. Это было совсем не важно.

Хотя сейчас жарко, мы с сестрой, как обычно, спим, переплетя руки и ноги. Интересно, повторится ли это еще когда‑нибудь?

Objets [61]

Софи

– Я тебе не верю! – восклицаю я, едва ли в силах скрыть отвращение. – Ты… пойдешь в камеристки к… этой? Почему ты сразу не сказала?

Прошлым вечером я поняла, что сестра от меня что‑то утаивает. Но лишь теперь она набралась смелости признаться, что именно, и это только усугубляет страдания, причиняемые мне ее секретом.

Я неприязненно наблюдаю за тем, как Лара складывает свои вещи в корзину. Одежду, карандаш, рисунок, который я нарисовала перед сном, изобразив нас вдвоем. Упаковывать особенно нечего, бóльшую часть ее имущества составляют наброски. Украдкой от меня она берет в руки маленький fiole с одеколоном. Я наткнулась на него несколько недель назад и, зная, что мы вообще не можем позволить себе духи, не говоря уже о таком дорогом аромате, сразу догадалась, от кого он. В конце концов Лара призналась, что это подарок Жозефа, и я поразилась собственной прежней глупости.

Сестра с притворно озабоченным видом озирается по сторонам.

– Где моя расческа? Софи, ты не брала?

– Ты не ответила на вопрос!

Лара вздыхает.

– Пожалуйста, успокойся, – мягко произносит она. – Стоит ли теперь удивляться, что я ничего не рассказала вчера?

Мои щеки вспыхивают от жгучего гнева.

– Как ты могла согласиться… быть у нее на побегушках! Не верится, что ты решилась на такое.

Сестра невозмутимо укладывает в корзину последние пожитки.

– Ну, скажи хоть что‑нибудь! – негодую я. – Лара, ты не можешь этого сделать!

Лицо ее мрачнеет.

– Помни, что я сказала вчера вечером, Фи. Я о тебе беспокоюсь. Ненависть никогда не приводила ни к чему хорошему. – Сестра пробегает пальцами по собранным вещам. – И, пожалуйста, говори тише, – добавляет она, понизив свой голос. – Ты огорчишь маму.

Я фыркаю.

– Надеюсь, она услышит, поймет, какую серьезную ошибку ты совершаешь, и остановит… – Я на минуту замолкаю, поводя напряженными плечами. Лара сообщила маме о своем решении сегодня утром. Мама всегда была так резка и придирчива с ней. Это больно ранит меня. – …Остановит тебя, пока ты не выставила себя полной дурой. И нас тоже!

Лара застывает на месте, потом садится, глядя мне прямо в глаза.

– Конечно, она этого не сделает, Софи. Мне будут платить в два раза больше, чем в печатне. Разве тебе не ясно?

– Да, мне ясно, я же не…

Я осекаюсь и, осознав справедливость ее слов, вскипаю. Конечно, насчет денег я все понимаю. Просто мне невыносима мысль, что моя родная сестра поступит в услужение к одной из этих. К благородной даме, такой же гадкой, как и все они. Я не могу смириться с мыслью, что она поселится в одном доме с Жозефом, в собственной комнате, тогда как я останусь здесь с мамой и буду изо дня в день гнуть спину на фабрике. Пускай мои чувства эгоистичны, но, в сущности, это ничто по сравнению с мыслью, которая ранит меня больше всего. Мыслью, что после Лариного переезда в замок нас останется не четверо и даже не трое, а всего лишь двое, что люди, которых я люблю больше всего на свете, ускользают от меня один за другим. Часто ли мы сможем видеться с Ларой, если она и впрямь согласится на эту новую работу? Часто ли будем встречаться, вместе рисовать и обсуждать будущее? Быть может, раз в неделю, и то если повезет. Впрочем, я уверена, у мадам другие намерения.

– Мне пора, – произносит Лара. – И тебе тоже. Иначе опоздаешь на работу.

Она с покорным видом берет свою маленькую корзину и сносит ее вниз, где мама выгребает золу из очага.

– Прощай, – говорит ей Лара.

При этих словах мама не прекращает своего занятия, не встает и не оборачивается.

– Прощай, Лара, – ровным голосом произносит она. И ничего больше не добавляет.

Слегка поведя бровями, сестра выходит на улицу.

Я отчаянно пытаюсь придумать, что еще сказать: последнюю просьбу или правду, которая заставит Лару осознать свою ошибку и остаться.

– Лара! – кричу я, когда она направляется к дороге. – Лара! – Но других слов не нахожу.

Сестра оборачивается, улыбается и продолжает путь. Она пересекает фабричный двор и начинает подниматься по длинной, обсаженной деревьями подъездной аллее наверх, к замку.

Я несколько минут стою в безмолвном оцепенении, беснуясь и одновременно испытывая желание разрыдаться, пока течение моих мыслей не нарушает чей‑то голос. Хриплый и тихий голос мамы. Она обращается к самой себе, должно быть считая, что я нахожусь дальше, чем в действительности, и не могу ее услышать.

– У нее гораздо больше общего с ее новой хозяйкой, чем она полагает.

Эта странная, несообразная фраза повисает в воздухе. По-моему, моя мать потихоньку теряет рассудок.

На фабрике бьют в колокол. Я тотчас бросаюсь в дом, хватаю свой фартук и убегаю в красильню.

Одежды

Лара

Я вновь стою на пороге этой странной комнаты. Утреннее солнце сделало пурпурные узоры на обоях ярче, насыщеннее, и я вижу только круглую стену, испещренную бесчисленными сценками. Способность простой бумаги полностью заполнять собой комнату, словно окутывая всех, кто в ней находится, несколько пугает.

Боль снова начинает сверлить череп, и узоры перед глазами расплываются и дрожат. Я предполагала, что, пойдя в услужение к мадам Ортанс, сумею управиться с этими обоями. Но теперь чувствую себя их пленницей. Я крепко зажмуриваюсь и отворачиваюсь.

– Тебе нравится твоя новая комната? – раздается у меня за спиной голос Жозефа, в котором слышится нетерпение, едва заметная мольба. Он хочет, чтобы я была здесь счастлива. – Надеюсь, что нравится, учитывая вид из окна и… всё остальное.

Сделав усилие, я отрываю взгляд от обоев и смотрю, куда указывает Жозеф. Теперь в комнате появилась мебель. У стены стоит кровать, застеленная белоснежным бельем, а также комод красного дерева и прикроватный столик в пандан платяному шкафу, в котором несколько месяцев назад спряталась Софи. При мысли о том вечере я поеживаюсь и с содроганием вспоминаю историю обоев, поведанную нам тетушкой. Мое внимание привлекает какое‑то маленькое темное пятно внизу одной из дверец шкафа. Это дырка с неровными краями, словно прогрызенная мышью или крысой.

Я перевожу взгляд на небольшой каменный очаг, вделанный в стену, и высокое окно, начинающееся от пола. Из него открывается вид на замковые окрестности, здания фабрики, реку и лес вдали. А перед ним, на краю сада, виднеется