Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов

а у кого затрепещет от страха? И станет народ, аки пчелы в улье, гудеть да шуметь, передавая друг другу строки из сей грамотки. И пойдут по городам тем шепоты да слухи, аки волны по воде круги нагоняют. Осядет в сердцах людских смятение великое, ибо не будут ведать они, кому верить да на что уповать.

Елена Глинская нетерпеливо мотнула головой, повелевая ему замолчать, и, глядя ему прямо в глаза, спросила низким, грудным голосом:

— Чего ты хочешь?

— Хочу, дабы Борис Горбатый, пес твой верный, узду на язык накинул да всех своих прихвостней, что на обыск ко мне ездили, вразумил. И Боярской думе ведать о сем не след, ибо всяк в ней сидящий той же меркой мерен, в грехах повязан, что и я, государя Василия Ивановича помазанник.

— А письмо?

— У меня схоронится, покамест все на круги своя не вернется, и жизнь как прежде своим чередом не потечет. И все шито-крыто будет: коли ты, Елена Васильевна, в молчанку сыграешь, так и я в той игре молчать стану, коли ты на замке все сдержишь, так и я ключ к тем дверям утеряю.

— Как ловко у тебя все получается, — вдруг улыбнулась правительница, но в глазах ее сверкнула мысль, известная ей одной.

— Ловко? Да уж, не без того. Всю жизнь свою я слова да речи, аки бусины драгоценные, на нитку нанизываю. Каждому слову цену знаю, каждое в свой черед говорю. Ты, Елена Васильевна, не сомневайся — что надобно, то сберегу, что велено, о том молчать стану.

Великая княгиня встала с трона и расправила плечи.

С минуту они пристально смотрели друг на друга, и никто не отводил взгляда.

Елена Глинская жестом показала Шуйскому, что он может уйти. Князь коротко поклонился и попятился к двери, словно опасаясь, что она может напасть на него.

Правительница спустилась с подножия трона и, повернувшись к нему спиной, подошла к окну. Скрип двери оповестил ее, что думный боярин наконец покинул палату.

Великая княгиня смотрела в окно, но ничего не замечала вокруг. В ее голове зрел зловещий план.

— Елена! — услышала она за спиной голос Михаила Львовича.

Князь приблизился к племяннице и заглянул ей в лицо.

— Что сие было? — спросил он заботливым голосом.

Она, не оборачиваясь, велела ему позвать дежурного дворового Акима, а самому отправляться почивать. Михаил Львович попытался возразить, но Елена Глинская жестом пресекла его. Ему ничего не оставалось, как молча повиноваться. За дверью он кивнул дворовому и, когда тот, приблизился, сказал ему вполголоса:

— Великая княгиня зовет тебя. Но завтра во всех подробностях о беседе вашей мне доложишь. Слово в слово. А коли утаишь чего, пеняй на себя. Ступай!

Елена Глинская встретила дворового с очаровательной улыбкой. Она приблизилась к нему, и Аким, взглянув в ее бездонные серые глаза, едва не потерял дар речи от переполнивших его чувств.

— Помню твой утренний поцелуй, ястреб, — произнесла великая княгиня с нежной, почти ласковой интонацией. — Хочу, дабы ты повторил его, — и протянула ему руку.

Ослепленный ее красотой и блеском драгоценностей, он упал на колени и впился горячими губами в ее холодную, белую как мрамор руку.

— Ох-хо! — засмеялась Елена, запрокидывая голову, и голос ее прозвучал тихо, как лесной ручеек. — Не след так пылко чувства изливать, дружочек мой!

— Прости, матушка великая княгиня! — испугался Аким, но остался стоять перед ней коленопреклоненным.

— Простить тебя? — она опустилась на колени рядом, чем вызвала фанатичный восторг у молодого дворового. — Но мне совсем-совсем не за что прощать тебя! — Елена не переставала улыбаться, но при этом пристально смотрела ему в глаза, словно пытаясь заглянуть в его душу. — Хотя прощать да миловать — удел мой женский. В мире сем суровом я так одинока и беззащитна!

— Не правда то, не правда! — горячо воскликнул молодой слуга, и глаза его засияли безмерной преданностью. — Ибо тебе служу я, великая княгиня, дабы не осталась ты одинока и была под защитой!

— Ты готов меня защищать? — искусно изобразила она удивление.

— Не убоюсь смерти лютой — жизнь свою отдам за тебя! — ответил Аким, не задумываясь, и взгляд его ястребиный горел непоколебимой решимостью.

Елена Глинская снова поднесла руку к его губам и, приблизившись вплотную, жарко произнесла:

— Тогда яви же доблесть свою и защити меня!

Глава 28

Сани мчат, и снег искрится,

Княгиня в ужасе крестится.

Возничий-то лихой злодей,

Несет ее к речной воде.

В Москву-реку въезжают сани

На дно Авдотью тянут сами.

События последних дней изрядно потрепали нервы Авдотье Шуйской. Несмотря на яркие, дышащие роскошью одежды и тщательно подобранные белила и румяна, ее красивое лицо хранило следы усталости. Сидя за своим столом в казне, она чувствовала, как все окружающее подавляет ее неимоверно. Она не стала дожидаться первых сумерек, с какими зимой обычно заканчивала свой день, и сразу после полудня, подписав и скрепив печатью все грамоты, распорядилась готовить ей сани домой.

Она еще раз проверила, заперт ли на печать ларец, в котором лежали подложные документы, призванные уличить Михаила Глинского в казнокрадстве, и кликнула прислужницу, чтобы та принесла ей шубу и помогла одеться.

В этот момент в палату вошел дьяк с новой стопкой бумаг. Низко поклонившись, он произнес:

— Светлость княгиня, дозволь слово молвить. Вижу, измотала тебя государева служба. Не гневайся, но, может, отложить сии грамоты до завтра?

Авдотья подняла усталые глаза:

— Благодарствую за заботу, да только дела не ждут. Коли сегодня не управлюсь, завтра новых навалят.

Дьяк покачал головой:

— Вижу, не переспорить тебя.

— Давай уже!

Спустя некоторое время Авдотья тяжело поднялась со своего места, накинула на плечи длиннополую соболиную шубу и, перекрестившись на иконы, направилась к выходу.

В коридоре она столкнулась с Михаилом Воронцовым, думным боярином, давним недругом и верным соратником Михаила Глинского. Среднего роста, но всегда вытянутый в струну, он казался выше. Его широкое, обветренное лицо с резкими чертами и глубоко посаженными карими глазами выдавало человека, привыкшего к суровой жизни и военным походам. Густые черные брови срослись на переносице, словно две гусеницы, и нависали над глазами, а усы и густая борода обрамляли суровое лицо. В уголках глаз собирались морщинки — следы бесчисленных походов и долгих бесед у княжеских палат.

Одет он был в богато вышитую ферязь из парчи, поверх которой красовалась тяжелая золотая цепь. На пальцах блестели перстни с драгоценными камнями, а на поясе висел украшенный драгоценностями кинжал — знак